Он поднял перед собой руки, растопырил ладони и пошевелил пальцами, представляя приятную упругость обширных грудей Феодоры, затем улыбнулся, несколько раз зевнул, размышляя о неожиданной удаче, и отправился спать. Рано утром его отряду предстояло убедить боярина Щелкуна в том, что деньги он потратил не зря. Немалые деньги! Хан Тугоряк своё слово сдержит!
Едва рассвело, половцы спешно свернули лагерь и двинулись в путь, но не в сторону родных кочевий, а туда, где мирно попыхивала печными трубами маленькая русская деревенька. Каждый воин в отряде Тугоряка с детства умел владеть арканом, но хан отобрал из них десять лучших. Вскоре доехали до леса и, держась опушки, двинулись дальше. Когда из-за деревьев показались крыши деревни, Тугоряк подозвал их, вынул из сумки деревянную кубышку, которую Феодора передала ему в шатре, осторожно открыл и приказал:
- Смочите петли арканов этим ядом, но так, чтобы он не попал вам на руки.
Помимо кубышки, Феодора передала хану ещё кое-что: берестяную грамоту, якобы писанную сыном Мстислава и перехваченную вместе с его гонцом. На словах боярышня передала хану, о чём там говорилось, и Тугоряк смекнул, что весь сыр-бор, оказывается, случился из-за молодого княжича, полюбившего назло Феодоре какую-то деревенскую девицу. Он едва сдержал себя, чтобы не рассмеяться: воистину, иногда из-за женских склок могут пролиться реки крови. Но, сейчас следовало думать о предстоящем набеге, а время для веселья и берестяной грамотки ещё наступит.
Воины беспрекословно и быстро выполнили приказ хана, и теперь всё было готово. Тронув коней, отряд стёк в лощину, затем вынырнул вновь, и, набирая ход, буйным и смертоносным потоком хлынул на улицы спящей деревни.
Глава 28. Монастырь вдали
Удельная Русь. Начало XIII века.
Ведана, разбитая горестными предчувствиями насчёт судьбы Олега и мучимая лихорадкой, полночи промаялась в муторном бреду. В последние дни она исхудала, под прекрасными глазами обозначились тёмные круги, а взгляд всякий раз устремлялся к окну и беспокойно метался по околице деревни. Девушка не находила себе места. Ещё днём она в человечьем обличье отправилась в Ольхов - на городской торг, и там подслушала разговор двух купчиков возле мясной лавки. Из него и вызнала, что княжич несколько дней назад уехал на переговоры к старшему брату - Далебору. Услыхав это, Ведана похолодела.
«Этой же ночью перекинусь и отправлюсь на поиски», - твёрдо решила она.
Но, осуществиться планам было не суждено - с вечера у девушки начался жар. Тело охватила такая слабость, от которой, улёгшись на лавку, она и головы не сумела поднять. «Что со мной? - в отчаянье думала девушку. – По моим жилам течёт кровь оборотня - я не должна болеть». Но какие бы доводы не вертелись в голове, пришлось, наконец, признать – она больна, и довольно тяжко. Странная хворь сперва поразила её душу, - истерзанную переживаниями за любимого и кровоточащую от горестных предчувствий, - а после перекинулась на тело. Мать просидела возле неё всю ночь: давала горячее питьё, протирала влажной прохладной тряпицей испарину со лба, но к рассвету так измоталась, что залезла к мужу на полати и уснула мертвецким сном.
Топот половецкой конницы девушка услышала издалека. С трудом поднявшись, она сначала врезалась в угол стола, облокотилась, прислушалась, поворотив голову к оконцу. Тревожно втянула ноздрями воздух. Мать заворочалась, силой разлепила глаза, приподнялась над храпящим Протасием, и, хлопая сонными глазами, уставилась на дочь:
- Ты чего? - хрипло вымолвила она.
Ведана вдруг ещё больше побледнела и удушливо крикнула:
- Запирайте ставни!
- Да что с тобой? – холодея, воскликнула Амела, но дочь её не слушала – шатаясь и едва не падая, она бросилась к двери и с лязгом задвинула засов.
Амела с силой толкнула в бок Протасия. Тот проснулся, пожевал спросонья спёртый воздух избы и, недовольно щурясь, воскликнул:
- Ты чего, жена?
Тут он обратил внимание на Ведану и тоже обомлел: дочь металась по избе, как полоумная: захлопывала ставни, с грохотом опрокинула стол и отволокла его к двери. Протасий вмиг пришёл в себя, соскочил, как ошпаренный с полатей. Хотел уже было осадить обезумевшую дочь и тут... услышал. За стеной избы раздался тяжёлый гул конницы и боевой клич степняков.
- Тати, - бледнея, выдохнул он.
У Амелы от страха отвисла челюсть. Она что-то несвязно забормотала, стала заикаться, и, в конце концов, прихлопнула рот ладонью, выпучив глаза. Ведана почувствовала горчивший ноздри запах – это один из спешившихся воинов поджёг смолу в глиняном горшке; услышала, как в вязкую огненную массу несколько лучников макнули наконечники стрел, и как эти стрелы с шелестом устремились к соломенной крыше её избы.