В лесу приятно пахло древесной щепой и хвоей, где-то неподалёку ударам топора вторил дятел, а лучи солнца, будто золочёные копья небесных всадников, пронзали кроны сосен и елей. Наступившие холода прибили надоедливый крылатый гнус, воздух был сладок, и теперь в лесу дышалось легко и свободно.
- Пошла, пошла! - понукая лошадь, закричал один из монахов.
Животное, фыркнув, тронулось с места, а инок пошёл рядом, ведя ее в поводу. Отец Александр отчего-то вздохнул, провожая повозку взглядом. Много лет назад, так много, что уже и не сосчитать, пришел он в эти края, выкопал в земле глубокую пещеру и стал в ней жить как отшельник. Все, что он принес с собой – это два мешочка с семенами проса и гречихи, огниво[2], топор, нож, родительскую икону и святое Евангелие, подаренное ему игуменом Анатолием. От него же, будучи самым молодым послушником, принял он постриг и благословение на подвижничество в лесной глуши. С тех пор единственными соседями инока Александра стали барсуки, волки и медведи. Каждый день проводил он в безмолвии, не беседуя даже с самим собою, а причиной тому стал обет молчания, который он хранил в течение целого года. Но что бы он ни делал, всегда в уме звучала одна и та же, Иисусова молитва[3], затмевая собой суетливые мысли. Так, удалившись от людей телом, удалялся от них и духовно, считая себя умершим для оставленного за горизонтом мира. Но время неуклонно текло и слухи об отшельнике, подвизавшемся на молитвенный подвиг среди глухого леса, докатились сначала до ближайших деревень, а после и до города. Стали к нему прибиваться другие иноки и за несколько лет население скита выросло до семи обитателей. Как водится, если в одном месте собралось несколько человек, то рано или поздно им требуется руководство, так что вскоре братия выбрала Александра своим игуменом. Мирская жизнь и суета, от которых он когда-то прятался в пустоши, теперь сами являлись к нему. В обитель стали наведываться купцы и иные миряне, привозя с собой просьбы и подношения. Многие прибывали пешком, оставляя позади многие вёрсты и несколько пар стоптанной обуви. В конце концов даже князь Мстислав Изяславич с епископом Фомой пожаловали в скит. Обещали отлить из меди колокол и прислать мастеров для постройки звонницы. Отец Александр втайне боялся, что князь объявит его монастырь ктиторским[4], а это означало крах самой идеи ухода от мира, которой придерживался настоятель. Но Мстислав Изяславич заверил, что помощь его совершенно бескорыстна.
- Я слышал, отец Александр, что ты преуспел в украшении буквицами священных книг, - молвил он, прогуливаясь с настоятелем по тропинке, служившей границей монастыря, - посему дарую твоей обители тетрадь с чистыми пергаментными листами. Лучшие мастера с усердием изготовили их из телячьих шкур, а после отбелили мукой и молоком.
- Благодарю тебя, светлый князь, - спокойно ответил игумен, опуская голову в лёгком поклоне, и не сводя с собеседника проницательных глаз.
Взгляд его – глубокий и ясный, порой обращённый вглубь себя, казался озером, в котором отражались мысли и душа настоятеля. Иногда по поверхности этого озера пробегала серая рябь, а иногда отражалось чистое безбрежное небо. Казалось, отцу Александру ведомо то, что скрыто от других. Многих это к нему и притягивало: людям ведь часто хочется прикоснуться к тайне.
- Может, ещё чего требуется? – вопрошал князь Мстислав. - Ты только скажи, не таясь, отец Александр.
- Если Бог сподобит меня взяться за сие дело, то хорошо было бы изукрасить рукопись киноварью, - ответил настоятель. - От неё будто заря восходит на страницах и оттого радуется взор всякого чтеца. Так что киноварь не помешала бы. А чернила и перья мы и сами изготовим, благо кругом дремучий лес - камеди[5] и сажи вдосталь, да и гуси в монастырском хозяйстве сыщутся.