- Где мы? Что случилось?
- Помалкивай, княже, - охрипшим голосом, крикнул ему наставник, - береги силы.
Олег опять застонал. Кровь просачивалась через повязки и каплями стекала на седло и круп лошади. До деревни оставалось совсем немного - еще бы эта знахарка оказалась на месте. Взметая пыль, дружина пересекла околицу. Двое пареньков, одетые в подпоясанные гашниками[2] сермяги, что-то строгали, сидя на бревне.
- Где изба знахарки Ксении? - грозно спросил один из дружинников.
- Шестая слева, - отозвался тот, что постарше, и указал нужное направление.
- Дядь, а это что, в самом деле князь? – спросил ратника второй, но тот ему не ответил: сверкнул из-под бровей прищуренным взором, стегнул коня и помчался за остальными.
Мальчишки побросали свои дела и побежали следом: ещё бы, раненого княжича в деревню привезли. Через несколько мгновений о случившемся знали все: от мала до велика. К избе Ксении стала стекаться любопытная толпа, но дружинники выставили перед крыльцом заслон и близко никого не подпускали. Один из них умчался гонцом к Мстиславу Изяславичу.
Олега, тем временем, занесли в баню, где на полках сушились вязанки трав и стояли кубышки с пахучими мазями. Ксения промыла раны и потребовала оставить ее с княжичем наедине. Еремей сперва не соглашался, но вскоре понял - спорить со старухой бесполезно. Остался ждать возле двери, одолеваемый тяжелыми думами. Иногда прислонялся ухом к стене и слышал, как знахарка что-то толчёт в своей ступке и бормочет слова заговора:
«На море на окияне, на острове Буяне, лежит бел горюч камень-алатырь. На том камне –алатыре сидит красна девица, швея-мастерица, держит иглу булатную, руду жёлтую, зашивает раны кровавые. Заговариваю я Олега от пореза. Булат, прочь отстань, а ты кровь, течь перестань. Ныне и присно, и от круга до круга! Тако бысть, такое си, тако буди!»
Через некоторое время знахарка вышла, качая головой.
- Не простая то была кабаниха, - заявила она Еремею, сверкнув на него зрачками. – Заклятье на ней лежало, оттого и не свертывается у вашего княжича кровь. Не помогу я ему. Истечет он скоро и отправится на суд Божий.
Страшно закричал боярин, да так страшно, что даже старуха отшатнулась от него. Затем стал метаться и рвать на себе волосы, пока кто-то из дружинников не остудил его:
- Негоже так, Еремей Силантьич. Возьми себя в руки, стыдно ведь перед простым людом.
Боярин стоял, тяжело дыша и вращая безумными глазами. Вены на могучих руках его и шее ещё раздувались и, казалось, вот-вот лопнут, но свет разума уже возвращался. Он понял это, когда в голову толкнулась дикая, опустошающая и рушившая все прежние надежды, мысль: "Не уберег!"
- Сделай хоть что-нибудь, ведьма, - сквозь зубы процедил Еремей и схватился за рукоять меча, висевшего на поясе.
Старуха только презрительно взглянула и покачала головой.
- Ему уже никто не поможет, - проскрежетала она, и, пожевав морщинистые губы, добавила: - Отнесите его в избу на краю села. Отворите в ней все окна - так ему легче будет с душой расстаться.
- Может, раны калёным железом прижечь? - не унимался Еремей.
- Так ты ему всё нутро сожжешь до печёнок, - сухо молвила знахарка и пошла прочь из бани.
Незадолго до столь удивительных и скорбных для маленькой деревни событий, случилось ещё кое-что. Никто и не заметил, как из леса появились два монаха и, постукивая о дорогу деревянными посохами, направились в сторону человеческого жилья. Уже издали увидели они собравшуюся на улице толпу, чему были нимало удивлены.
- Что там такое? – задумчиво произнес один из иноков, в котором можно было без труда узнать настоятеля лесной обители отца Александра. – Неужели кто-то прознал о том, что мы явимся сегодня с проповедью, и для этого заблаговременно собрал народ?
- Что-то мне не очень в это верится, - ответствовал ему брат Игнатий.
- Вот и я о том же, - усмехнулся игумен. – Ну ничего, сейчас всё разузнаем. Ты же смотри внимательно – возможно, оборотень находится сейчас в толпе.
Подойдя ближе, отец Игнатий обратился к одному из местных жителей, и тот поведал ему о княжиче Олеге, которого на охоте смертельно ранила кабаниха. Известие очень огорчило старца. Ему стало жаль и юношу, и того, что не взял он с собою Святых Даров, необходимых для проведения над живущими и умирающими таинства Причастия.
- Мой грех, Господи, - взмолился он, укоряя себя за непростительную забывчивость.