В то самое утро, когда княжич очнулся после тяжёлого ранения, в деревню прискакал его отец – Мстислав Изяславич. Да,- наплыва столь важных гостей здесь отродясь не видывали! В лучшем случае, наведывались тиуны от княжьего наместника, боярина Кузьмы Савельича, селились на погосте[1] и, сурово покрикивая, требовали положенной дани: лисами, куницами, мёдом, житом и прочими богатствами земли русской. У кого имелось серебро или какое украшение, могли заплатить и этим, но подобного добра в деревне почти не водилось. Те мужики, что бывали на городском торгу, наверняка прятали по сундукам киевские гривны и старинные серебряники, отлитые из арабских дирхем, но сего добра имелось так мало, что его берегли, как зеницу ока: кто на чёрный день, а кто как семейную драгоценность, которую надлежало передавать по наследству.
Лошадиный топот прибывшей поутру дружины переполошил всю деревню. Еремей вышел встречать князя, но Мстислав Изяславич только окатил его гневным взглядом и влетел в избу Протасия, словно ветер, едва не ударившись головою о низкую притолоку. Шапка, отороченная соболиным мехом, слетела наземь, и русые кудри князя, местами тронутые сединой, разметались по вискам. Служка кинулся поднимать, но Мстислав махнул на него рукою, сверкнувшей дорогими перстнями: дескать, после подашь, а пока ступай.
- Живой! – воскликнул он, светлея лицом при виде Олега, виновато глядевшего на него с лавки и нервно кусающего губы.
Отец быстрым шагом подошёл к сыну и только тут осознал, что в избе находится не один: из угла на него смотрели четыре пары глаз, одна из которых принадлежала кошке Марфе, а остальные три - Протасию, Амеле и Ведане.
- Здравы будьте, хозяева, - произнёс он, и голос его тут же отвердел, облачаясь в привычные повелительные тона.
Те как будто растерялись, ослепленные сверканием расшитого золотом княжеского корзно, сканным плетением и узорами из чернёного серебра, украшавшими широкий кожаный пояс, ножны и рукоять меча. Протасий пробурчал что-то, приложил правую руку к груди и поклонился в пояс. То же самое проделала и Амела, и лишь Ведана, наполовину прикрыв веки, чуть повела головой к долу. «Ишь ты, какая гордая» - отметил про себя князь, сверкнув из-под соболиных бровей и вновь оборачиваясь к сыну. Протасий подал домашним знак: мол, пойдёмте на улицу – пускай поговорят наедине.
- Как ты? Уж я и не чаял застать тебя живым! - воскликнул Мстислав Изяславич, когда дверь закрылась. - Гонец доложил, что страшно тебя дикий зверь подрал.
- Так и было, - грустно согласился княжич. – Ты только на Еремея не гневайся, отец, моя это была затея: с вепрем.
Мстислав Изяславич ничего не ответил и осмотрел раны, задумчиво поглаживая коротко стриженую бороду, сквозь которую местами пробивался серебряный волос.
- Ты смотри, - молвил он удивлённо, - уже затягиваются. Разве такое возможно? Подобные увечья я уже встречал на полях сражений, но ни один воин не сумел после них выжить.
- Меня спасла девушка, Ведана. Ты только что её видел.
- Она что, знахарка?
- Кажись, нет.
- Как же она тебе помогла?
Олег задумался.
- Это мне неведомо, отец. Помню, что во время охоты, я ощутил сильный удар и боль . Мне вдруг стало очень холодно. Глаза начал обволакивать непроглядный мрак, в котором что-то скрипело, копошилось и издавало мерзкие звуки: порой это был тонкий писк, а порой рычание. В какой-то момент мне показалось, что я лежу на дне поруба[2], а вокруг меня собираются полчища злобных крыс. Страшные видения проносились передо мной. Иногда я летел в чёрную пропасть и разбивался о серые холодные камни, но не умирал, а лишь страдал от невыносимой боли. Так продолжалось долго и мне очень хотелось, чтобы это скорее закончилось. Я не хотел жить; я сдался; я ни о ком и ни о чём уже не думал – только о собственной боли. Она заслонила все радости, которые имелись в моей жизни, всех близких мне людей, всю мою гордость и все мои прежние устремления. Я превратился в одну сплошную боль. И когда я уже не мог её терпеть, появилась Ведана, вернее – её глаза. Они порхали надо мной, словно бабочки, и мне делалось легче. Холод, прожигающий насквозь, начал покидать моё тело, а следом за этим по жилам заструилось приятное тепло. Я не ведаю, что она делала со мной, но мне становилось всё лучше и лучше. В какой-то момент я почувствовал, что просто очень устал и хочу спать. Боль ещё оставалась, но она не казалась уже столь сильной, и тогда я уснул. Так всё и было, отец.
Князь некоторое время молчал, в задумчивости смотря перед собою.
- Тут попахивает чародейством, - произнёс он, - но как бы то ни было, я отблагодарю эту девушку. Однако же, нам пора собираться, - и, не слушая возражений, донёсшихся из уст Олега, громко позвал: - Еремей!