Ведана не догадывалась, что в нескольких верстах отсюда не спали ещё два человека: иеромонах Александр и брат Игнатий.
- Я не удивлюсь, коли она всё слыхала, - сетовал настоятель, вспоминая день, когда они вдвоём с Игнатием наведались в деревню и тот указал на стоявшую в толпе Глафиру. Отойдя в сторонку, расспросили об этой девице местного мужика, узнав и её имя, и дом, в котором она жила. – Ты хоть представляешь, какой остротой слуха может обладать подобный зверь?
- Так он же в человеческом обличье был, - уныло протестовал собеседник. – Может, и не слыхал ничего.
- Ты очень несдержан, брат мой, - покачал головой настоятель. – Теперь я не уверен, имею ли право брать тебя на столь рискованное дело? Эта Глафира может подготовиться к нашему приходу, если, конечно, ты в ней не ошибся.
- Я не ошибся, - горячо заговорил Игнатий. - Это она, она. – И тут же перешёл к существу вопроса: - А что, если поставить у крыльца медвежьи капканы?
Настоятель схватился за голову. «Его больше не следует брать с собою» - подумал он.
- Ты и впрямь лишился рассудка после той злополучной ночи, - молвил он вслух. –Представь, что станется с ногами этой девушки, если она нечаянно выйдет на улицу? И если она та, о ком ты говоришь, то ей ничего не стоит учуять запах железа, а уж тогда жди беды – живыми она нас не отпустит. Потому повторюсь: сперва мы понаблюдаем, а уж после будем думать, что делать дальше. Пока же, ступай спать, Игнатий. Следующей ночью наступит полнолуние и нам обоим нужно как следует отдохнуть.
Инок ушёл, а настоятель задумался: почему он сразу не сказал Игнатию, что не возьмёт его с собою? Ну, ничего, это может и до утра подождать.
Слухи о том, что княжич Олег не помер, принесли в монастырь миряне-паломники, чем привели настоятеля в душевный трепет. «Дивны дела твои, Господи!» - возрадовался он, ведь, казалось: от столь тяжких ран, которые получил на охоте Олег, оправиться невозможно, а оно вон как вышло! Мало того, что жив остался, так уже и в город на коне умчал. От этих мыслей настоятель улыбнулся. Осталось прочесть вечернюю молитву, затушить огарок свечи, льющий ровный и спокойный свет на печальные лики икон, а после улечься на жёсткую соломенную постель.
На следующий день он сообщил о своём решении Игнатию, но тот стал клясться, что будет вести себя благоразумно, и отец Александр, скрепя сердце, поверил, хотя и не удержался от краткого нравоучения.
- Помни, брат, - строго молвил он. – Душа подобна дикой кобылице: она мчится туда, где ей будет легко и свободно; она подвержена страстям и соблазнам; она желает угодить телу, и если её не обуздать, то это непременно приведёт ко греху. Для того над душою и поставлен дух: чтобы усмирять душу и направлять её на путь молитвы. Дух есть сила воли, помогающая нам идти наперекор страху и грешным желаниям. Укрепляй его, Игнатий, непрестанно укрепляй, а достигается сие послушанием, постом и усердной молитвой. Вот, давеча, просил я тебя пошить братьям новые камилавки[1] и что же? - так до сих пор ничего и не сделано.
- Твоя правда, отец Александр, - смиренно ответил Игнатий. – Обленился я и в том раскаиваюсь. Прости меня, отче. Завтра же стану исправляться, только возьми меня с собою: одному тебе не управиться, а посвящать в нашу тайну других иноков преждевременно.
«Это верно, - подумал настоятель, - мы могли и ошибиться». Он вздохнул, посмотрел на Игнатия и с печалью молвил:
- Хорошо. Как только станет смеркаться, мы пойдём в деревню и попросимся на ночлег. Лучше всего, чтобы он находился по соседству с домом Глафирой. Сделаем вид, что ложимся спать, а сами усядемся у окошка и станем украдкой наблюдать за её крыльцом. Ну, а дальше видно будет.
На том и порешили. Когда следующей ночью над лесом повисла полная луна, окружённая зыбким желто-белым маревом, в доме Глафиры тихонько скрипнула дверь. На пороге обрисовался тёмный человеческий силуэт, который бесшумной скользнул во двор, и на мгновение слился с землистой чернотой хозяйственных построек. Потом тень появилась вновь, отделившись от стены амбара и, хорошо видимая на фоне снега, двинулась за околицу.