Глафиру схватили рано утром, когда та вышла во двор по нужде. Едва за ней затворилась дверь, как четверо ратников кинулись с двух сторон, схватили за руки и за ноги, и прижали к земле. Девушка в страхе закричала, но ей заткнули рот тряпицей и заковали в колоду. В таком виде и представили народу, зачитав на площади обвинение. Отец Александр во всеуслышание объявил, что если в ближайшее полнолуние Глафира не обернётся, то её немедленно отпустят. Пока же девушку увезут в тайное место и будут держать в цепях. Оборотень очень силён и смертельно опасен, поэтому рисковать жизнями людей недопустимо.
Сказано – сделано. Глафиру отвезли в лесную пещеру и там приковали к огромному камню. От него она могла сделать только три шага, но от страха и слабости даже не пыталась – сидела, уткнувшись лицом в колени. В пище и воде она не нуждалась: всё необходимое ей подносили монахи. В пещере, у входа в которую всё время горел костёр, было тепло. Денно и нощно возле пленницы дежурили вооружённые и одетые в брони ратники – те самые, что повязали её возле дома. Ещё один, с длинным луком и колчаном со стрелами, держался на некотором удалении, снаружи, то появляясь, то куда-то вновь исчезая. Так минуло несколько дней. Луна прибывала и, наконец, настало время, когда должна была принять форму круга. Едва начало смеркаться, Глафиру вывели из пещеры и привязали к могучему дубу, несколько раз обмотав цепями. Она жалобно скулила, глядя на всех вытаращенными, зарёванными глазами. Игумен Александр и стражники отступили на сто шагов и заметно волнуясь, топтались на месте и тихо переговаривались. Только лучник казался спокойным. Он вышел вперёд, доставая из дорожной сумы глиняную черепушку с соком аконита, обмакнул наконечник стрелы и изготовился к стрельбе. Солнце, скрытое седыми облаками, быстро опускалось за горизонт; небо темнело, готовясь затеплить первые звёзды. Время лениво тянулось, но ничего по-прежнему не происходило. Вот над горизонтом показался бледно-жёлтый диск луны, и жалобные стоны Глафиры вдруг затихли. Люди замерли в напряжении, тревожно глядя перед собою и представляя страшную картину преображения человека в зверя. Сколько они так простояли, никто не считал. Темнота сгущалась и тут кто-то удивлённо воскликнул:
- Да она уснула!
По толпе пронёсся неясный гул.
- Я так и знал, - прошептал отец Александр. – Мы ошиблись - нет никаких оборотней!
Он сделал шаг в сторону дуба, но брат Игнатий остановил его:
- Не ходите туда – это опасно. Она притворяется, и как только вы подойдёте ближе, её клыки вонзятся вам в горло.
- Оставь, - словно от надоедливой мухи, отмахнулся игумен и направился к Глафире.
Лучник со скрипом натянул тетиву и прицелился девушке прямо в сердце. Вскоре настоятель достиг дуба, и было видно, как он наклонился над несчастной, а затем схватился за голову.
- Освободите её, - крикнул он. – Она уснула.
Среди людей раздался выдох облегчения. Все разом заговорили, загалдели, и только брат Игнатий остался стоять на месте с белым как снег лицом.
- Как же так, - растерянно забормотал он. – Оборотень существует, я сам его видел. Да и кто тогда убил князя Богдана?
Его уже никто не слушал, а зря. Тот, о ком он говорил, и впрямь существовал: на следующее утро от князя Мстислава Изяславича гонец привёз грамоту, в которой сообщалось, что этой ночью, недалеко от города, жуткое чудовище напало на купеческий обоз, ни оставив в живых ни людей, ни животных.
Этот оборотень был не таким, как Ведана. Скрытую в нём человеческую сущность поглотила чёрная и давящая пустота.
[0] Тул - так назывался футляр для стрел. Делался как правило из кожи. Колчан впервые упоминается в 16 веке.
[1] Шенкель – часть ноги наездника (от щиколотки до колена), обращённая к лошади.
[2] Шлюс – сжимание седла ляжками и коленями для удержания в седле.
[3] Канопка – это вроде современной кружки.
Глава 21. Долгожданная встреча
Наши дни.
Мне давно уже не снилась война, потому что воспоминания о ней я старательно прятал в самые далёкие уголки подсознания. Тем более - я никогда не хотел изображать её на своих картинах. Один вид угрюмых Кавказских гор вгонял меня в депрессию. Когда я жил в общежитии художественного училища, соседи по комнате иногда будили меня среди ночи и говорили, что я кричал. К утру я, разумеется, почти ничего не помнил, и, щурясь от лучей восходящего солнца, пробивавшихся между казёнными занавесками, встречал новый день вместе со всеми – словно ничего и не было.