К Веде в люлечку легла,
Веду ручкой обняла.
Спи-ка, Ведонька, усни,
Крепкий сон к тебе приди.
Ручки белые прижми,
Глазки карие сожми.
Колыбельная
Удельная Русь. Начало ХIII века.
В семье Протасия и Амелы настала радость. У них родилась дочь. Накануне, вечером, у Амелы начались схватки и Протасий немедленно отправился на другой край деревни за бабкой-повитухой.
- Куда торопишься? – спрашивали его по дороге.
- Жена рожает, - улыбаясь во весь рот, отвечал Протасий, и ускорял шаг.
Вот уж действительно: радость так радость! Долгие годы, несмотря на все молитвы, тайные заговоры и подношения богине Макоше, никак не могли они с Амелой зачать дитя. Городские купцы говаривали, что в заоблачной стране под названием Индия можно достать аметист-камень, отвар из которого помогает избавиться от бесплодия, вот только просили за него столько киевских гривен[0], сколько Протасий и вообразить себе не мог. Но однажды, когда уже истаяли последние надежды, его жена ощутила внутри себя новую жизнь и от радости кинулась к порубленной священной роще.
- Одари меня крепким здоровьем, Матушка-Мокоша, - шептала она перед торчавшим из земли пеньком, на месте которого когда-то возвышался идол, - чтоб детки мои рождались легко и в радости, чтобы тяжесть моя приплодом разродилась, на славу народу Православному[1].
По щекам её катились слёзы счастья, которые она утирала подолом нарядной понёвы, а тихий голос растворялся в гомоне лесных птиц, стрекоте кузнечников и журчании холодного ручья.
Вскоре уже вся деревня знала, что Амела рожает. Когда повитуха отвела её в баню, Протасий изъявил желание побыть возле жены, но получил от повитухи крепкий отворот:
- Ступай-ступай, нечего тебе на бабьи дела смотреть. И без тебя управимся. Иди-ка лучше до колодца, да воды натаскай.
Протасий для виду повозмущался - хозяин все же, мужик, но делать нечего - покорился. И вот рано утром, еще до первых петухов, в бане раздался крик новорожденной, и даже месяц на небе как будто посветлел, заслышав его. Девочка уродилась справной и без видимых изъянов. Повитуха перевязала пуповину материнским волосом, а затем обрезала её, положив на прялку. Омыв девочку теплой водой, перенесла хрупкое сморщенное тельце на волчью шкуру, вывернутую мехом наружу, и новорожденная тут же притихла, суча по воздуху ручками и ножками: такая постель ей явно пришлась по нраву. Чуть погодя, девочку приложили к материнской груди и, насосавшись молозива, она сладко уснула.
- Имя-то ей придумали? – поинтересовалась повитуха.
- А как же, - радостно отозвался Протасий. – Веданой дочку назовем.
Когда сложили цифры, составляющие дату ее рождения, получилось число шесть.
- Велес ее покровитель, - многозначительно произнесла повитуха, прислушалась и осенила себя крестом - далеко в лесу протяжно и тоскливо завыли волки.
На следующий день в гости пожаловали соседи, и до самого вечера звучали в доме Протасия и Амелы здравницы со старинными песнями, а пиво, процеженное через овечью шерсть, весело лилось из корчаги по резным деревянным кружкам. Никто и оглянуться не успел, как уже и сама жизнь потекла следом, зазвенела речными водами.
Время, быстрое как ветер, помчалось над русской землею, и едва поспевая за ним, стала расти и Ведана. Природа наделила её редкой красотою и необыкновенными глазами: чистыми и прозрачными, как лесной родник, в воды которого Создатель поместил два светло-зелёных нефрита. Когда девочке миновало двенадцать весен, стали на нее заглядываться деревенские парни, вот только никто из них не тревожил ее сердца. У подруг же, наоборот: вызывала она жгучую зависть. Они ее сторонились, словно чумную, и на вечёрках Ведана всегда оставалась одна. А тут еще такая история приключилась…