Мадлен. Да, в романе вас назвали бы «привлекательной особой». Почему бы вам не сходить на свидание? Вы свободны.
Фрэнсис молча курит.
Фрэнсис. В другой раз это было в прошлом году, на вечеринке. Тот мужчина спросил, не соглашусь ли я уединиться с ним в буфетной.
Мадлен. Правда? (Мадлен хмурится). Что, в любой буфетной?
Фрэнсис. Да нет. В той, что была там рядом на лестничной клетке.
Мадлен. И вы пошли?
Фрэнсис смотрит на нее какое-то время. Затем утвердительно кивает.
Фрэнсис. Должна признаться, да.
Мадлен. И что, жалеете об этом?
Фрэнсис отрицательно качает головой.
Что ж, это уже максимально приближено к реальной действительности. (Мадлен, с веселым выражением лица, начинает искать, что бы еще съесть).
Фрэнсис. Вы живете как студентка.
Мадлен. А почему бы и нет?
Фрэнсис. Конечно. Если вы можете это себе позволить, то почему нет?
Мадлен. Встать вот так среди ночи…
Фрэнсис. И часто вы так делаете?
Мадлен. Иногда. Если захочу. А потом сплю целый день. Вот я и говорю: почему бы и нет? Мы же свободны. (Мадлен пожимает плечами). Этому приходится учиться: как отпустить от себя прошлое.
Фрэнсис вынимает изо рта сигарету, чтобы ответить Мадлен.
Фрэнсис. После ухода Мартина дом был таким пустым.
Мадлен. У меня тоже.
Фрэнсис. Дети разъехались. Раньше мне всегда казалось, что у нашего дома была какая-то своя особенная роль. А теперь эта роль была уже сыграна.
Мадлен. Вы все еще там живете?
Фрэнсис. Да, там. (Какое-то время Фрэнсис смотрит на Мадлен). На нашей улице по-прежнему парковались в два ряда Рэйндж-Роверы, выплевывали на дорогу кучки детей, а их мамаши в спортивных костюмах бегали с ключами в руках; я сама когда-то носила такие же трикотажные костюмы… Они перекликались: «У меня нет ни минуты!», «Мне надо бежать!», «Кларисса не забыла бутерброды?», и так далее, как будто у меня за окном крутили один и тот же старый фильм…
Мадлен перестает есть и слушает.
Мой дом превратился в декорацию для пьесы, которую больше не играли. Когда-то здесь бегали по лестницам, распахивали двери настежь… (Фрэнсис оборачивается и смотрит на Мадлен.) Я тогда садилась за стол и раскрывала свою школьную тетрадь. И думала: «Этого нельзя называть Мартином, пусть он будет Майкл. И он не может быть адвокатом, пусть работает в рекламе». Потом в один прекрасный день я подумала: «Что я делаю? Для чего я все это выдумываю? К чему эта ширма, этот вымысел, которым я прикрываюсь? Кому он нужен? Ведь интересно то, что произошло на самом деле, это и есть самое захватывающее! Все в точности так, как было. Значит, мне нужно выяснить, как все это случилось. До мельчайших подробностей».
Мадлен отодвигает в сторону свою бумажную тарелку.
Мадлен. Так он в Сиэтле?
Фрэнсис. Да.
Мадлен. Он туда переехал?
Фрэнсис. Да. Потому что она американка.
Мадлен. Ах, да, конечно.
Фрэнсис. Она сюда приезжала.
Мадлен. Да-да.
Фрэнсис. Она молодая. (Фрэнсис слегка улыбается). Да уж, за те последние годы я много чего наслушалась про молодость. Даже прежде, чем она появилась. Какие замечательные эти молодые! Как много у молодежи чего-то такого, чего нет у нас!
Мадлен. Вы хотите сказать, чего-то еще кроме молодости?
Фрэнсис. Он говорил, индивидуальность. Открытость.
Мадлен. Да.
Фрэнсис. «Все, что для нас было трудно, им дается с легкостью», — он так говорил.
Мадлен. Понятно.
Фрэнсис. Он говорил: «Они не унылые, их не преследует прошлое».
Мадлен. Так и сказал?
Фрэнсис. «Говорят, молодежь больше ни во что не верит. Мол, у них нет ни идеалов, ни воображения. Они не знают, что можно, а чего нельзя. А что в этом плохого? По-моему, это только плюс», — так он говорил. «Вот возьми нас…»
Мадлен. И что? (Она выжидает паузу). И что?
Фрэнсис. «Мы только и делали, что мечтали. И что с нами стало?» (Фрэнсис колеблется). Как-то ночью я спросила его: «То есть, ты хочешь сказать, что когда ты с ней, тебе уже не кажется, что ты трахаешься с привидением?»