Фёдор смеялся вместе с ней. Она такая и в школе была: шумная, весёлая, добродушная…
– Ты куда сейчас? – спросила она на выходе из магазина.
– Домой.
– Куда домой?
– Понимаешь, я купил сегодня отцовский дом. Не знаю, нужен ли он мне или не нужен.
– Родительское гнездо всегда нужно, – философски сказала Надежда. – Ты молодец, что купил. Правильно сделал. Женат? Дети есть?
– Нет, не женат. Да и детей нет.
– Ты что, не был женат?
– Нет, не был.
– Ты что больной? Или дурной?
– Нет, вроде бы ни то, ни другое.
– Ну, брось. Гришка, я с тобой буду разводиться. Вон, Федька неженатый приехал. За него пойду замуж. А ты меня возьмёшь с моими пятерьмя?
– Что пятерьмя?
– Что – детьми! У меня пять детей! С Гришкой разведусь, пойду за тебя.
– Возьму, куда деваться! – засмеялся Фёдор.
– Вот и хорошо.
– Ладно, давай до вечера. Там и поговорим.
Глава четвёртая
В назначенное время Фёдор уже звонил в дверь Веры.
– Заходи, открыто! – услышал он голос откуда-то издалека.
Он открыл дверь и зашёл. На первый взгляд, ничего не поменялось: всё та же широкая веранда, как и много лет назад, такая же оконная рама, застеклённая маленьким квадратными стёклами. Фёдор вспомнил, как тяжело было красить тонкой кистью такую раму, чтобы не запачкать стекло. Фёдор прошёл по коридору, зашёл на кухню. Ему всё здесь было знакомо. Обстановка немного поменялась, но стены, двери такие же, как и в детстве.
– Проходи в зал, будем обедать, – услышал он голос Веры.
Он прошёл в зал, как она сказала. Он помнил этот зал. Как и у Веры, в его доме тоже было три комнаты, только если у него был брат, и все три комнаты семья делила между собой, то у Веры одна комната была родительская, другая – её собственная, а в третьей никто не жил, потому она и называлась залом. Фёдор помнил трельяж, который всегда стоял в том зале. Трельяж – это тройное зеркало: одно посередине, а два других поменьше висят на петлях и, подобно створкам, могли открываться и закрываться. Эти три зеркала крепились на тумбочке, на которой лежали разные женские принадлежности: пудра, духи. Верка любила в детстве крутиться вокруг этого зеркала. Оно и сейчас стояло на том же месте. Как и стол, который Фёдор помнил с детства. Фёдор глядел на все эти милые сердцу вещи, и ему одновременно было приятно вновь их увидеть, но и что-то ещё в нём происходило. Какой-то ком к горлу подступал…
Зашла Вера, неся что-то в руках.
– Чего стоишь, садись.
– Это тебе, – сказал Фёдор, и Вера увидела в его руках букет белых роз.
Фёдор присел – стул приветливо скрипнул, и Фёдор узнал стул, на котором он когда-то сидел…
Вера была в домашнем платье. Она практически не изменилась с тех пор, разве что голубизна глаз стала не такой яркой, да в волосах появилась седина…
Вера улыбнулась – и Фёдор увидел ямочки. Те же ямочки, что и много лет назад. Фёдор поднялся, подошёл к Вере, взял её за плечи. Она обняла его своими руками, прижалась к нему…
– Федька, Федька, какой же ты дурак, какой же ты дурак…
Он взял её голову двумя руками. Посмотрел, а из-под её ресниц начали капать слёзы.
– Федька, Федька, как же я ждала тебя. Как я ждала тебя! – сказала она и прижалась к его груди.
Он прижал её к себе, ему не хотелось её отпускать, но Вера тихо предложила ему:
– Феденька, обед остывает.
Она взяла салфеточку, подошла к трельяжу и стала вытирать глаза. Фёдор отвернулся, чтобы не смущать Веру. Он думал о том, что он дома – он, наконец, дома!
– Федя, ты чай будешь или кофе? – предложила Вера после обеда.
– Давай чай, – ответил Фёдор.
Вера поставила чашки, достала сахарницу. Фёдор посмотрел на сахарницу и вспомнил, что когда-то в ней лежали целые куски сахара, и отец Веры, любитель чая, бывало, заваривал чай, наливал себе в чашку и небольшими щипчиками откалывал кусочек сахара, клал его в рот и пил чай, перелив его в блюдце…
Вера разлила чай из заварного чайника.
– Тебе разбавить? – спросила она.
– Нет, спасибо.
Он взял чашку двумя руками, Вера села рядом. Она внимательно на него посмотрела, а потом попросила:
– Федя, расскажи, как ты жил всё это время?
– Как жил… – задумался Фёдор. – Понимаешь, как… Я уехал в Ленинград поступать в институт…