И рука протянулась: Вася поступил в институт. Лет через десять Кульков, по-девичьи заливаясь морсом не очень густой концентрации, стал повторять:
-- Всякий раз, садясь за свой деканский стол, я вспоминаю, что здесь сидел Александр Степанович. И что здесь, на этом рубеже милосердия, решилась моя судьба!
-- Придет время -- и вы скажете нечто подобное, заняв по праву мой нынешний, проректорский, стол, -- произнес как-то Малинин.
Вася в суеверном страхе воздел руки вверх, к потолку кухни, где шел разговор.
-- Чего вы так испугались? Все естественно. Даже на пионерском знамени написано: "Смена смене идет".
"Жить -- это значит дружить!" -- так назвал Вася свою брошюру, обращенную к школьникам. Идеи братства люди, по его убеждению, обязаны были всасывать с молоком матери.
Катя устроила после уроков коллективную читку брошюры. Никто домой не удрал, потому что Катю в классе побаивались. Это огорчало Александра Степановича:
-- Любовь со страхом не сочетается!
-- А может, они меня любят до ужаса?
Катя не искала ответы в чужом кармане -- находила в своем.
Вася считал, что ученый не может перескакивать с темы на тему, а что одна, но значительная проблема, подобно "одной, но пламенной страсти", должна завладевать его душою и разумом. К исследованиям дружеских связей, которые объединяли великих людей, он приобщил не только свою душу, не только свой разум, но и свою дочь.
Соня училась в двух школах: нормальной и музыкальной. Поэтому было закономерным, что, изучая вслед за отцом неразрывные дружеские союзы великих, она перешла от отдельных могучих людей к целой "Могучей кучке": композиторская солидарность стала темой ее первой статьи. В то время Соня, как и Катя, была шестиклассницей. И если к музыкальным "предметам" приобщалась где-то на краю города, то к обычным -- в Катиной школе.
-- Кульков не фанатик? -- спросила Александра Степановича Катина мама, которая приходилась Малинину дочерью. -- Всех в доме загипнотизировал... Жена его, историчка, небось объясняет школьникам, что все великие, включая владык и полководцев, обязаны были между собою дружить. Тогда бы-де и конфликтов и войн никаких не было.
-- Неплохая идея! -- загремев резко отодвинутым стулом и испытывая мощными кулаками прочность стола, провозгласил Александр Степанович. -- Роль личных контактов огромна!
-- А объективные исторические причины, значит, побоку? -- со спокойной иронией осведомилась Юлия Александровна. -- Кульков свихнулся на своей, так сказать, "теме".
-- Дружба -- это не тема! -- сотряс окружающее воздушное пространство Александр Степанович. -- А то, что более всего необходимо человечеству, погрязшему в отсутствии взаимопонимания.
-- Я уверена, что Кульков -- фанатик.
Выслушав возражения, Юлия Александровна чаще всего оставалась при своем мнении. Катя унаследовала эту черту.
-- Важно, чему служит фанатизм -- добру или злу! -- по-львиному громогласно и непримиримо возразил Александр Степанович.
-- Его фанатизм служит добру, -- не задумываясь, как аксиому произнесла Катя.
Юлия Александровна была филологом и не согласилась с такой математической категоричностью.
-- Каждое слово изначально имеет одно, неколебимое значение, один смысл. Как человек с момента рождения имеет один определенный характер... Это потом уж характер и слово могут приспособиться, пойти на уступки, пожертвовать своей определенностью. Но не всегда, как говорится, от хорошей жизни!
Слово, его отточенную определенность Юлия Александровна сравнивала то с верным сердцем, то с безупречным целесообразием здорового организма.
-- Верность -- это хорошо, -- сказала она, -- а фанатизм -- плохо... От беспринципно компромиссного отношения к слову рождается и "двояковыпуклое" отношение к явлениям и качествам, которые это слово обозначает. Даже у зависти стали отыскивать светлые стороны: дескать, бывает черная, а бывает и белая. Гельвеций же, знаете, что говорил? "Из всех страстей зависть самая отвратительная. Под знаменем зависти шествуют ненависть, предательство и интриги". Вот это определенность!
-- Ишь куда ты нас увела! Столько эрудиции по такому заурядному поводу! -- бесцельно, но со звоном переставляя на столе посуду, не сдавался Александр Степанович. -- И цитатой на нас замахнулась!
Потом обратился к внучке:
-- Сонечка сочинила статью о дружбе выдающихся композиторов прошлого века.
-- Ну и что? -- заранее отвергая эту статью, сказала Катя.
Сахарница и солонка остались возле Малинина, а стакан с чаем, из которого он начал отхлебывать, убыл в центр стола.
-- На твоем месте я бы проявил добрую волю и напечатал Сонечкину статью в школьном журнале.
-- Личные контакты, добрая воля... Похоже, мы не за завтраком, а на международных переговорах, -- вмешалась Юлия Александровна. Она относилась к Кулькову и его семье, как считал Александр Степанович, с "нескрываемым предубеждением".
Предубеждение было нескрываемым, а одну из причин его Юлия Александровна скрывала: она догадывалась, что Катя неспроста обороняет Кулькова.
-- Его защищаешь, так уж и к Соне беги за статьей, -- сказала Юлия Александровна, разглядевшая в Катиной ревности еще одно подтверждение своих тревожных материнских догадок.
-- А зачем?
-- Ах, не хочешь? Понятно! -- И добавила: -- Они пара... Не в том смысле, что два сапога, а в том, что два жирафа.
-- Я тоже не Мона Лиза.
-- Но можешь ею стать. С тобой еще не все ясно. А с ними...
Кате говорили, что она пребывает в переходном возрасте и поэтому "еще сто раз переменится". В этих словах были ноты утешения: признанным в школе красавицам никто изменений не предрекал. Иногда Катю подбадривали: "Зато характер у тебя полностью сформировался". И она приходила к выводу, что единства формы и содержания в ней пока что не наблюдается.
Катю уверяли, что о ее внешности еще ничего безусловного сказать нельзя. А Соня была, безусловно, нехороша собой.
-- Так похожа на отца, точно рождена без участия матери, -- любила подчеркивать Юлия Александровна.
Катя редактировала литературный журнал. Стихи и рассказы у нее не получались. Но зато она сочиняла передовые под рубрикой "Слово к читателям". Желая привлечь внимание к своему журналу, Катя провозгласила: "Кто не читает, тот не ест!"