Соня училась в двух школах: нормальной и музыкальной. Поэтому было закономерным, что, изучая вслед за отцом неразрывные дружеские союзы великих, она перешла от отдельных могучих людей к целой «Могучей кучке»: композиторская солидарность стала темой ее первой статьи. В то время Соня, как и Катя, была шестиклассницей. И если к музыкальным «предметам» приобщалась где-то на краю города, то к обычным — в Катиной школе.
— Кульков не фанатик? — спросила Александра Степановича Катина мама, которая приходилась Малинину дочерью. — Всех в доме загипнотизировал… Жена его, историчка, небось объясняет школьникам, что все великие, включая владык и полководцев, обязаны были между собою дружить. Тогда бы-де и конфликтов и войн никаких не было.
— Неплохая идея! — загремев резко отодвинутым стулом и испытывая мощными кулаками прочность стола, провозгласил Александр Степанович. — Роль личных контактов огромна!
— А объективные исторические причины, значит, побоку? — со спокойной иронией осведомилась Юлия Александровна. — Кульков свихнулся на своей, так сказать, «теме».
— Дружба — это не тема! — сотряс окружающее воздушное пространство Александр Степанович. — А то, что более всего необходимо человечеству, погрязшему в отсутствии взаимопонимания.
— Я уверена, что Кульков — фанатик.
Выслушав возражения, Юлия Александровна чаще всего оставалась при своем мнении. Катя унаследовала эту черту.
— Важно, чему служит фанатизм — добру или злу! — по-львиному громогласно и непримиримо возразил Александр Степанович.
— Его фанатизм служит добру, — не задумываясь, как аксиому произнесла Катя.
Юлия Александровна была филологом и не согласилась с такой математической категоричностью.
— Каждое слово изначально имеет одно, неколебимое значение, один смысл. Как человек с момента рождения имеет один определенный характер… Это потом уж характер и слово могут приспособиться, пойти на уступки, пожертвовать своей определенностью. Но не всегда, как говорится, от хорошей жизни!
Слово, его отточенную определенность Юлия Александровна сравнивала то с верным сердцем, то с безупречным целесообразием здорового организма.
— Верность — это хорошо, — сказала она, — а фанатизм — плохо… От беспринципно компромиссного отношения к слову рождается и «двояковыпуклое» отношение к явлениям и качествам, которые это слово обозначает. Даже у зависти стали отыскивать светлые стороны: дескать, бывает черная, а бывает и белая. Гельвеций же, знаете, что говорил? «Из всех страстей зависть самая отвратительная. Под знаменем зависти шествуют ненависть, предательство и интриги». Вот это определенность!
— Ишь куда ты нас увела! Столько эрудиции по такому заурядному поводу! — бесцельно, но со звоном переставляя на столе посуду, не сдавался Александр Степанович. — И цитатой на нас замахнулась!
Потом обратился к внучке:
— Сонечка сочинила статью о дружбе выдающихся композиторов прошлого века.
— Ну и что? — заранее отвергая эту статью, сказала Катя.
Сахарница и солонка остались возле Малинина, а стакан с чаем, из которого он начал отхлебывать, убыл в центр стола.
— На твоем месте я бы проявил добрую волю и напечатал Сонечкину статью в школьном журнале.
— Личные контакты, добрая воля… Похоже, мы не за завтраком, а на международных переговорах, — вмешалась Юлия Александровна. Она относилась к Кулькову и его семье, как считал Александр Степанович, с «нескрываемым предубеждением».
Предубеждение было нескрываемым, а одну из причин его Юлия Александровна скрывала: она догадывалась, что Катя неспроста обороняет Кулькова.
— Его защищаешь, так уж и к Соне беги за статьей, — сказала Юлия Александровна, разглядевшая в Катиной ревности еще одно подтверждение своих тревожных материнских догадок.
— А зачем?
— Ах, не хочешь? Понятно! — И добавила: — Они пара… Не в том смысле, что два сапога, а в том, что два жирафа.
— Я тоже не Мона Лиза.
— Но можешь ею стать. С тобой еще не все ясно. А с ними…
Кате говорили, что она пребывает в переходном возрасте и поэтому «еще сто раз переменится». В этих словах были ноты утешения: признанным в школе красавицам никто изменений не предрекал. Иногда Катю подбадривали: «Зато характер у тебя полностью сформировался». И она приходила к выводу, что единства формы и содержания в ней пока что не наблюдается.
Катю уверяли, что о ее внешности еще ничего безусловного сказать нельзя. А Соня была, безусловно, нехороша собой.
— Так похожа на отца, точно рождена без участия матери, — любила подчеркивать Юлия Александровна.
Катя редактировала литературный журнал. Стихи и рассказы у нее не получались. Но зато она сочиняла передовые под рубрикой «Слово к читателям». Желая привлечь внимание к своему журналу, Катя провозгласила: «Кто не читает, тот не ест!»
— Хочешь, чтобы они любили литературу? — не раз вопрошал дедушка. — Но приказ, как и страх, с любовью не сочетается.
— Любовь к чтению возникает от самого чтения, а не с первого взгляда.
— Ты и в любви… разбираешься? — бдительно осведомилась Юлия Александровна.
— К чтению, — ответила дочь.
Первым, кому Катя показывала каждый номер, был Вася. Представлялась возможность подолгу сидеть с ним рядом, будто бы обсуждать и будто бы спорить…
Ко всем членам малининского семейства Вася относился с преувеличенной трепетностью. И, медленно переворачивая страницы Катиного журнала, подчеркивая, что читает, а не листает, он неизменно произносил:
— Творчество цементирует дружбу!
— Зачем сравнивать творчество со строительным материалом? — иронично заметила как-то Юлия Александровна. — Цемент есть цемент.
— Ага!… И этому слову, значит, уготован лишь один, изначальный, смысл, — затопав по комнате, разгорался Малинин. — Не слушай мать, Катенька! Творчество цементирует. Еще как цементирует!
— Я сама вижу: скрепляет, объединяет, — стала на дедушкину, а точнее, на Васину сторону Катя.
Защитив Васю однажды, отстояв его право поступить в институт, Александр Степанович уже постоянно, как бы по инерции, отстаивал кульковские интересы. «Что породили, тем и дорожим!» — комментировала Юлия Александровна.
Малинин испытывал чувство долга и по отношению к дому Кульковых.
Тут Катя вступала в противоречие с дедушкой: она подобного долга не ощущала. Однако попасть в Васин дом и узнать, что там в нем происходит, ей очень хотелось.
— Я думаю, он все-таки деспот, — негромко, но кропотливо проталкивала свою точку зрения Юлия Александровна. — Жена, преподаватель истории, в школьном классе небось эпохами оперирует, историческими периодами, а посмотрите, какая забитая… Фразы не вытянешь! По крайней мере в его присутствии.
— Он тоже застенчивый, — бросилась на защиту Катя.
— Застенчивый деспот? Совсем уж страшно!
— Анастасия любит его. Вот и молчит, — грохнул своим аргументом Александр Степанович.
Катя напряглась: ей было неприятно, что Васю еще кто-то, кроме нее, смеет любить. «Что там у них? Как он обращается со своей Анастасией Петровной и со своей музыкальной Сонечкой?» — терзалась она. И решила наконец все это проверить «на месте»: отправиться за Сонечкиной статьей.
— В гости к себе он почему-то не приглашает, — узнав о намерении дочери, отметила Юлия Александровна. — Семейные даты в общественных местах отмечает — в ресторанах, кафе.
— Потому что не жмот! — громыхнул очередным защитительным аргументом Малинин.
— Причина в другом, — не поддавалась Юлия Александровна. — Уж его-то дом, без сомнения, его крепость. А крепость — понятие военное, связанное с секретами, тайнами.