— Свет включился, — разочарованно выдохнула Кейт в его губы, успев опомниться ровно в тот момент, когда металлические двери разъехались в стороны с жалобным скрипом, демонстрируя недовольных друзей в коридоре.
Стоящий со скрещенными руками на груди Итан широко распахнул глаза от удивления, а Томас растерянно перевел взгляд, с большим интересом разглядывая стену напротив.
И пусть оба притворились, будто ничего не заметили, назад за один миг вернулась та застенчивая скромняшка, какой девушка всегда была.
Густо покраснев, она подхватила упавший на пол пиджак и выскочила из лифта, даже не посмотрев на замершего в оцепенении итальянца.
Снова убежала, снова бросила вот так, доведя до края, хотя обещала всё на свете. Сердце вылетало из груди. Боже, это было просто…
— Охуеть, — даже не удосужился понизить голос зашедший в гримерную Томас, чем тут же вывел из безнадежной задумчивости вокалиста. Круглые глаза парня бегали от одного члена группы к другому, — вы хоть видели сколько там народу?!
Дамиано усталым движением стряхнул пепел с тлеющей сигареты, даже не повернувшись в сторону друга.
Ему было плевать, сколько там людей. Лишь бы среди них была Кейт.
А в этом он слегка сомневался…
Закончив ночью с суперски-важными делами Итана, которому резко понадобилось проверять всю музыкальную аппаратуру, потому что непутевый Томас забыл местоположение своей гитары, что по какой-то нелепой случайности осталась в салоне микроавтобуса, на котором они сюда прибыли, Дамиано решил не тревожить скорее всего уже давно заснувшую девушку.
Он не стал писать ей утром, не пытался поймать ее у номера, ведь был уверен, что теперь она вновь начнет его избегать.
И был, как всегда, прав.
Девушка не показывалась друзьям всё утро. Разве что Виктория могла видеть ее, все-таки они поселились вместе, но расспрашивать подругу значило лишь вызывать еще больше подозрений.
Хотя куда уж больше?
Растрепанный вид девушки, вышедшей одновременно с Дамиано из лифта примерно в два часа ночи, уже сказал всё, что только было возможно.
Ну и пусть. Его не заботит, что кто-то будет в курсе, но…
Ее это заботит.
Вокалист тяжело вздохнул, отбрасывая в пепельницу на столе недокуренную сигарету, привлекая внимание наносившей макияж Виктории.
— Волнуешься?
— А?
— Ну, — протянула басистка, придирчиво оглядывая себя в зеркале, — на сцену через пару минут.
На сцену? А почему он должен… Ах, да… концерт.
— Плевать, — ровным тоном ответил итальянец, неохотно возвращаясь в реальность.
— В любом случае — соберись, — строго сказала Виктория, поднимаясь со стула.
— Соберись… — повторили шепотом будто мгновенно заиндевевшие губы.
Всё должно быть идеально, как он давно планировал. Даже специально изменил порядок исполняемых песен, добавив одну, особенно важную. Ту, что он обязан спеть ей, смотря со сцены в эти серебристые радужки.
Он выдыхает, напряженно зарываясь недавно накрашенными ногтями в аккуратно уложенные кудри волос. Где-то рядом мечется взволнованный стилист, тихим голоском умоляя не портить прическу, но тут же затыкается уловив на себе яростный взгляд карих глаз Дамиано.
Громкий голос делает объявление, громогласно разнося звук по всему залу. Темно-фиолетовый дым застилает сцену, неоновые лучи падают со всех сторон, подсвечивая медленно отступающее, уже ставшее почти сиреневым, марево, и выходят они.
Тысячи глаз прикованы к ним, сотни голосов и восторженных возгласов сливаются в один, заглушающий все остальные звуки гул, и зрители ахают, пораженные их внешним видом. Заворожённые, они, начинают подбадривать ребят, заливая зал аплодисментами.
Слышатся ударяющие друг об друга палочки, умело вращающиеся в руках Торкио — зал затихает, задержав дыхание. Пальцы Раджи ложатся на струны гитары, и замершие сердца оживают вновь, встрепенувшись от начальных аккордов любимой песни.
Первый проигрыш заканчивается, и чарующий голос Дамиано произносит первые строчки из ZITTI E BUONI. Слова льются сами, а он ищет, ищет глазами ее.
Шагая по сцене, с воображаемой, зажатой между пальцами сигаретой, Дамиано поворачивает голову в сторону толпы, видит ослепляющие вспышки камер, горящие фонарики телефонов, видит восторженных фанатов, но только не ее.
Он замирает в низком поклоне — добрый вечер, дамы и господа, — а глаза метаются по незнакомым лицам в поисках одного единственного, желанного.
В своем излюбленном жесте Дамиано проводит рукой по кожаным брюкам, хватаясь рукой за блестящую ткань в области паха, впервые отводя взгляд от зала, побоявшись увидеть девушку именно в этот момент.
Он уже знает, на что способен один лишь вид ее слегка приоткрытых алых губ. Таких влажных и тугих, но податливо открывающихся для него.
…да, именно для него.
Вокалист поднимает глаза в полоток, массивные кольца в виде свернувшихся вокруг пальцев золотых змей касаются зажатого в руках микрофона. И его взгляд — вверх, как у альпинистов. Так нужно, но он хочет смотреть вниз.
…туда, где можно увидеть её.
Только её, потому что все остальные в зале сливаются, теряясь в рассеянной по воздуху синеватой дымке.
Но он не находит Кейт, и темные глаза в исступлении носятся по оживленному залу.
Он не в своём уме, но отличается от них.
От тех, кто стоит сейчас, вероятно, рядом с ней. От тех, кто лишь завороженно смотрит на сцену, не понимая, что самая яркая из звезд сияет гораздо ближе. Он безмолвно завидует, даже не зная, кому…
…потому что не в своём уме.
Капелька пота скользит по лбу, опускается ниже, миновав густые брови, бежит по верхнему веку, оставляя соленую дорожку на месте слегка смазанного макияжа, пока Дамиано с бархатной хрипотцой в голосе разносит по залу следующие строчки.
Зрители овациями подхватывают, начиная подпевать, и многие из них даже не понимают смысла, ведь не каждый из них знает итальянский.
Говорят…
И правда, они говорят, к сожалению, даже не понимая о чем.
А часто ли он сам понимает собственные слова?
Это было раньше, а сейчас он не в своем уме…
Её нет. Каштановые кудряшки застенчиво затерялись среди подскакивающих кверху фанатов, выкрикивающих наизусть заученные любимые песни.
А Кейт не знает ни слова из них и, возможно, стоит среди множества людей, словно чужая, хотя из всех находящихся здесь, лишь она одна ему дороже всего света.
Неоновые лучи кидают на сцену ярко-фиолетовые полосы, свет отскакивает от поблескивающих нарядов музыкантов, возвращаясь назад, к залу.
Ее нет, и здесь ему не хватает воздуха…
Дамиано опускается на корточки — кожаные брюки издают жалобный скрип — и подносит указательный палец к сверкающему от пота в лучах света виску.
Он вне себя… Он не в своем уме.
С трудом выдыхает последнюю фразу, откидывая назад голову, от чего влажные волосы касаются затылка, и ослепляющий свет гаснет, на мгновение оставляя на сцене лишь темные силуэты их фигур, подсвечиваемые фонарями.
Зал вспыхивает рукоплесканиями и безудержными овациями, заглушая криками даже собственные мысли.
Дамиано отводит микрофон от губ, с трудом выдыхая. Ловит напряженный соберись-уже-черт-возьми взгляд от Итана, пытаясь побороть желание плюнуть на сцену в ответ на него, и возвращается взглядом к залу.
Тысячи. Гребаные тысячи людей, среди которых невозможно найти её.
Такая маленькая и хрупкая, словно крохотный ангелочек. Где затерялась она в окружении этих сходящих с ума зрителей?
Дамиано волновался. Так сильно, что чуть не забыл слова следующей песни. Казалось, что губы сами произносили заученные сотнями репетиций строчки в то время, как мысли блуждали где-то там, среди обезумевшей толпы.
Какие-то три мучительные минуты. И вновь затянувшаяся пауза.
Дамиано нервным движением прокручивает неудобный, слегка выпадающий из уха черный наушник.