Мы проехали по улицам картонно-плоского Нью-Йорка и припарковались перед огромным старым банком. Еще десять минут пешком, и я оказался в конференц-зале, где вместе с Джейкобом и новыми знакомыми с завтрака стал ждать прихода еще кого-то. В общей суматохе я прослушал, кто же, собственно, этот «кто-то» и что он или она делает. Вынув «Сынов человеческих», я положил книгу перед собой на стол — как своего рода талисман.
Кто-то вошел. Он был высокий, с острым носом и острым подбородком, и слишком длинными волосами — выглядело это так, будто он похитил кого-то много моложе себя и украл у него волосы. Судя по акценту, он был австралийцем, что меня удивило.
Он сел.
Он на меня поглядел.
— Валяй, — сказал он, без спросу перейдя на «ты».
Я поглядел на знакомых с завтрака, но никто из них на меня не смотрел — я не мог поймать ни одного взгляда. Поэтому я начал говорить: про книгу, про сюжет, про концовку, про финальную сцену в ночном клубе Лос-Анджелеса, в котором добрая девочка Мэнсон взрывает своих злых братьев. Или думает, что взрывает. Про мою идею, чтобы всех сыновей Мэнсона играл один и тот же актер.
— И вы во все это верите? — Это был первый вопрос Кого-то.
Легкий вопрос. Я по меньшей мере два десятка раз отвечал на него английским журналистам.
— Верю ли я, что некоторое время Чарльзом Мэнсоном владела сверхъестественная сила и что в настоящий момент она владеет его многочисленными детьми? Нет. Верю ли я, что происходит что-то странное? Наверное, должен. Быть может, просто дело в том, что в какой-то момент его безумие совпало с безумием мира вообще. Не знаю.
— М-м-м. Этот парнишка Мэнсон. Мог бы его сыграть Кеану Ривз?
«О Господи, только не это!» — подумал я. Поймав мой взгляд, Джейкоб отчаянно закивал.
— Почему бы и нет, — сказал я. Все равно это все только игра моего воображения. Ничто из происходящего не реально.
— Мы заключаем сделку с его командой, — задумчиво сказал Кто-то.
Меня отослали подготовить им для одобрения синопсис. Под «ними», насколько я понял, подразумевался австралийский Кто-то, хотя я не мог быть до конца в этом уверен.
Прежде чем со мной расстаться, они дали мне 700 долларов и заставили за них расписаться: per diem[10] на две недели.
Два дня я писал синопсис. Я все пытался забыть про книгу и представить сюжет с точки зрения кинематографии. Работа двигалась хорошо. Сидя у себя в номере, я стучал на присланном со студии ноутбуке и распечатывал страницы на присланном оттуда же принтере. Ел я у себя.
После полудня я недолго гулял по бульвару Сансет. Я доходил до «почти круглосуточно» книжного, где покупал газету, а потом сидел с полчаса во внутреннем дворике отеля и ее читал. После, получив свою порцию солнца и свежего воздуха, возвращался в темноту и переиначивал мою книгу в нечто незнакомое.
Каждый день служащий отеля, старый-престарый негр, с почти болезненной медлительностью брел через двор поливать растения в кадках и ухаживать за рыбками в прудике. Проходя мимо, он мне улыбался, а я в ответ кивал.
На третий день я встал и подошел к нему, когда он, нагнувшись над прудиком, руками выбирал из него мусор: несколько монет и пачку из-под сигарет.
— Здравствуйте, — сказал я.
— Сэ-а… — откликнулся старик.
Я подумал, не попросить ли его не называть меня «сэр», но не смог сообразить, как сделать так, чтобы не прозвучало оскорбительно.
— Симпатичные рыбки. Он кивнул и улыбнулся.
— Декоративные карпы. Привезены из самого Китая. Мы смотрели, как они плавают в прудике.
— Интересно, им не скучно? Он покачал головой.
— Мой внук ихтиолог. Вы знаете, кто это?
— Человек, который изучает рыб.
— Ага. Он говорит, у них памяти хватает секунд на тридцать. Поэтому, когда они плавают по кругу, для них это всегда сюрприз, ну вроде: «Надо же, я тут никогда не был». Встречая других рыб, которых знают сто лет, они говорят: «Ты кто, незнакомец?»
— Не могли бы вы кое-что спросить для меня у своего внука?
Старик кивнул.
— Я как-то читал, что ученые так и не смогли установить продолжительность жизни карпов. Они не стареют, как мы. Если они умирают, то от руки человека или от зубов хищника, или от болезни, но просто не могут состариться и умереть. Теоретически они могут жить вечно.
Он снова кивнул.
— Спрошу. Звучит уж больно занятно. Взять хотя бы этих трех… Вот этому, я зову его Призрак, всего четыре — пять лет. А двое других уже были здесь, когда я только сюда поступил.
— И когда это было?
— В год тысяча девятьсот двадцать четвертый от рождества Господа нашего Христа. Сколько мне, по-вашему, лет?
Я не мог сказать. Он был точно вырезан из старого дерева. Старше пятидесяти, но моложе Мафусаила. Я так ему и сказал.
— Я родился в девятьсот шестом. Святая правда.
— Вы здесь родились? В Лос-Анджелесе? Он покачал головой.
— Когда я родился, Лос-Анджелес был всего лишь рощицей апельсиновых деревьев в чертовой глуши.