У Сидзуко была травма шеи – возможно, даже позвоночника, – что придавало ее движениям недопустимый изъян, который она, вероятно, не могла контролировать. Слуга при императорском дворе не должен был ни на что отвлекаться. Он должен был двигаться, как порхающая тень, а теням не следовало демонстрировать свои недостатки перед императором.
Гнев сжал горло Марико, из-за чего ей стало трудно сглотнуть. Она корила себя за то, что раньше не заметила состояния Сидзуко. Задалась вопросом, что могло послужить его причиной. Как могла Марико пытаться защищать тех, кому повезло меньше, как посмела заявлять, что позаботится о ком-то, кроме себя самой, если погрязла в собственных заботах? Если она собиралась видеть дальше своего носа, то эта ошибка показывала, что у нее это получилось ужасно.
В этот момент на нее снизошло озарение. То самое, которое в последнее время с удивительной частотой подкрадывалось к Марико. Впервые оно снизошло на нее, когда она стала свидетельницей ужина бедной семьи в поле ее отца, в ту ночь, когда Черный клан совершил набег на амбар Хаттори. Той ночью она наблюдала, как маленькая девочка надевает на себя образ души гораздо старше себя. Там, спрятавшись в темноте, рядом с Оками, Марико поняла, что у каждого человека, которого она когда-либо встречала, от самого маленького ребенка до самого отъявленного из воров, была жизнь столь же сложная и важная, что и у императора, самурая или элегантной придворной дамы. Ни разу за свои семнадцать лет она не слышала, чтобы кто-либо из знати поднимал эту тему. Те, кто служил им, были рождены под несчастливыми звездами и никогда не смогут разделить с ними одно небо, как бы сильно того ни желали.
«Люди не могут изменить звезды, под которыми родились, как коты не могут изменить полосы на своей шерсти», – часто говорил ее отец с хитрой улыбкой.
Воспоминание застряло у нее в груди, его горечь царапнула язык.
Она посмотрела направо, на одну из молодых служанок, – ту самую девушку с круглым лицом и носом-пуговкой, что и вчера, – расправляющую юбки Марико. Пока девушка работала над тем, чтобы ее госпожа выглядела как можно идеальнее, Марико изучала ее лицо, обратив внимание на небольшие шрамы вдоль челюсти, вероятно, от детской болезни.
– Как тебя зовут? – прошептала Марико девушке, едва шевеля губами. Они были слишком далеко, чтобы те, кто находился в противоположном конце зала, могли услышать их разговор. Но Сидзуко рядом с ней все равно вздрогнула и фыркнула в раздражении.
Юная служанка залилась краской.
– Иса.
– Спасибо, Иса. – Марико отложила это имя в памяти. Затем подняла глаза, осматривая длинный приемный зал с низким потолком из полированного дерева акации. Стены были обшиты тонким шелком с изящными позолоченными картинами – сценами из весенних садов, изобилующими цветами и арочными мостами, в обрамлении янтарного сияния послеполуденного солнца. Свежие татами, выложенные идеальной сеткой, лежали на полу, который обогревался снизу медленно горящими угольными жаровнями.
Молодые женщины сидели на коленях по обеим сторонам зала, их одежды были разложены веером на полу. Вероятно, они были придворными дамами или дочерями самых важных семей империи. При виде Марико женщины принялись перешептываться, их красивые кимоно зашуршали, пока они вытягивались, пытаясь разглядеть ее получше. Если бы Марико прищурилась, то комната перед ней напомнила бы настоящий изысканный сад, а женщины в кимоно – цветы, покачивающиеся на легком ветерке: брызги розовых, пурпурных и бледно-зеленых лепестков, окрашенных в цвет нефрита, расположенные так, словно каждый цвет был подобран так, чтобы воплотить в жизнь картины, золотящиеся на стенах.
В противоположном конце зала на шелковой подушке на низком троне с деревянной спинкой, отлакированной так, что тиковое дерево, казалось, блестело изнутри, сидела изящная женщина.
Марико не смотрела в глаза ожидавшей ее статной фигуре. Скользнув к подножию небольшого возвышения, она с величайшей осторожностью встала на колени, засунув переднюю часть кимоно под колени, чтобы тонкий материал не морщился на бедрах. Шелест шелка по татами был похож на шепот обнаженного меча.