подождем сколько-то — либо неприятность себя означит, либо у животных пройдет. А если ни то, ни другое — так в объезд возьмем. Лишние полчаса дороги того не стоят. Разведать и на своих двоих можно, даже лучше — и только собрался взять с собой пару человек, а Джорджа оставить тут за старшего, как он уже спешился и кивком приглашает. И улыбается слегка, как будто знает, что там такое, и рукой показывает — нет, никого не нужно с собой звать, нет опасности. Дорогу в темноте выбирает, словно на берегах этого ручья провел все детство, направление держит как намагниченная булавка в кружке воды. Молчит, жестом показывает — не шуми. Дошли до края деревьев, присели за стволом, Джордж понизу рукой повел — смотри. На ручей, на дальнюю сторону. В воде движение, свечение… что ж там такое большое-то… отражение в воде. А большое — на берегу, с той стороны, под рябиной. Лошади, серые, три, и трое… нет, «людей» мы говорить не будем, без Джорджа знаем, кого в наших краях через текучую воду увидеть можно. Скажем иначе — три дамы. Без всяких спутников. Холодной декабрьской ночью.
Это ли не приглашение?.. Дам, правда не особо видно, но тут и угадать несложно — несомненно, прекрасны, восхитительны… и очаровательны. Последнее — буквально. Очаруют так, что в лучшем случае ни на одну женщину больше не посмотришь, что тоже сомнительное лучшее, если подумать, а в худшем… рассказывают разное, интересное и не в ночи его поминать, да еще стрезва. Но это нужно себя вести неподобающе, а мы же не будем.
— Нет, — шепотом говорит Джордж.
— Как это нет… надо же представиться?
— Так нет. Они не с добром. Не с особенным злом, но не с добром.
— Откуда известно?
— Их трое. Были бы с добром — была бы одна и вышла бы первая на того, кто понравился. Или дала себя найти. Были бы со злом — не устроились бы у текучей воды, где умный человек их и заметить может. Эти развлекаться пришли. Охотиться. На глупую смешную дичь. С Джорджем в этом спорить не надо. С ним вообще спорить не очень-то надо,
ерунду он редко говорит — но в наших соседях и их обычае понимает не меньше, чем сам Джеймс в континентальной магии со всей ее книжной философией. И по отцу понимает, и по матери понимает… но как-то обидно. Почти и не различить этих охотниц — туман, вода, дымка, силуэты воздушные, не разберешь, то ли сухой камыш сам колышется, то ли танцуют. То ли луна на инее играет, то ли переливается ткань, которая под дневным светом и то порвется.
— Так бы сама и пришла?
— Да. Или сам. Те, кто приходит, ищут мужа или жену. У отца — прабабка, у матери — дед. Те, кто дает себя найти — друга на ночь. А эти — веселья за чужой счет. Нас, может, и не обидели бы очень крепко… Да уж, с Джорджем спорить не надо. Нас бы, может, и не обидели — а вот люди за спиной что? Сколько им ждать придется — и это в лучшем случае. А лошадей пугнуть, всадников заморочить, на болото какое завести или на обрыв, тоже ведь самое милое дело. То ли Луной голову напекло, то ли от трезвости на раздумья потянуло, но Джеймс спросил, точно впервые в голову пришло, а потом уже понял, что и правда, впервые:
— Зачем им из нас мужья?
— А затем же, зачем детей крадут. Мало их. И все друг друга по именам знают. Среди смертных проще пару найти, нас много, поколения часто сменяются, рано или поздно, а нужный отыщется. Джеймс попробовал эту мысль на вкус — и интерес как-то стал стихать. На ту сторону ручья не тянуло с тех пор, как он услышал про забаву, хотя будь один, и сам был бы не прочь позабавиться, а там уж чья возьмет. Но одно дело выбирать самому, а другое дело быть выбранным, потому что, вот, видите ли, понравился, занадобился и так далее… Да и ехали, вообще-то, делом заниматься — а тут любезные соседи наши забавляются. Нашли время, нечего сказать.
— Значит, в объезд, — вздохнул.
— В объезд, — согласился Джордж. — И вообще, вам такая не нужна.
— Почему это?
— Приданого за ними никакого. По меркам Аурелии затея даже военной хитростью не была. По меркам Границы… ее назвали бы вопиющим коварством, и учини такую штуку кто другой, его репутация была бы испорчена навсегда. Это не рейд за коровами и не кровная месть, честные люди так не делают. Но репутация Джеймса Хейлза умерла быстрой и безболезненной смертью много лет назад. Ей даже краденые альбийские деньги и переодевание судомойкой повредить не могли… скорее, наоборот. Услышав об очередной выходке, соседи только головами крутили восхищенно — ну Хейлз, ну зараза, этот у черта подковы с копыт украдет и ведьму на лету разденет, такая уж у человека удача. А всей удачи, что перед рождеством на этой стороне границы ярмарка и большая игра в мяч. А Ее Величество только что вызвала хранителя рубежа в столицу. Так что ж ему не проехаться по округе — да и не сказать всем, кому надо: неладно выходит. Ярмарка, а Хранитель в отъезде. А людей с собой сколько-то, а взять надо. А граница вот она. Воевать в море — уезжал и надолго. Но тогда у нас с Альбой был мир — и тем, кто захотел бы особо поживиться, голову бы оторвали прямо из Карлайла, нас не беспокоя. А сейчас? И раз уж Рождество не перенесешь, а Ее Величество Королеву — тем более, так выходит, стоило бы перенести ярмарку. И все, конечно, понимали, что не в ярмарке дело, а в игре в мяч, до которой граф большой охотник… но ведь и все, что он вслух говорит — тоже правда. За неделю слухи о переносе стали не слухами, а точными сведениями: и королевский гонец был, и потом другие гонцы, не столь солидные, туда-сюда сновали. Выбрали срок. Определили место. Проявили некоторую беспечность, забыв про то, что совсем недавно оттоптали Вилкинсонам хвосты. Сделали так, чтобы Вилкинсоны этой беспечности не смогли не заметить — и не смогли устоять перед искушением отомстить и поживиться. Замок ограбить, заложников набрать, свою родню вытащить, чужую родню… ну сказали ведь уже, заложников набрать. В общем, и вас с Рождеством Христовым. Место для засады они с Джорджем выбрали куда лучше, чем недавние дамы. Троп много, за всеми так или иначе присматривают, а здесь вот дыра образовалась: один отпросился на Рождество в столицу, другой животом захворал… а слухи в пограничье разносятся лучше, чем над водой. Дыра. Не прямо дыра дырой, но опытный отряд человек в тридцать-сорок просочится, если постарается. А больше Вилкинсонам не собрать, хоть тресни, до самого лета. Потому что на той стороне границы тоже гуляют. А сами Вилкинсоны по носу получили, людей потеряли. Да и пошел с того дела шепоток, что удача от них отвернулась. Это как же? Среди ночи на ничьей земле, где двум армиям разминуться не труд — да на Эллиоттов выехать? Да чтобы патруль тут же случился? Нет, это Роби Вилкинсон кого-то сильно огорчил — не то Деву Марию, не то соседей под холмом. А может и не он, а отец его, Хэмиш, так что ну их, от греха. Что там наплетут, когда всех незваных гостей словно земля проглотит, лучше и не думать. Но вряд ли что-нибудь хорошее. Дней десять посочиняют, сами себя напугают, а потом можно и трупы отдать для похорон по-христиански. Нехорошее дело — отказывать крещеной душе в подобающем упокоении, но торопиться некуда, погода стоит холодная… Выждать, дождаться, пока на той стороне сами себе ответы сочинят — джорджева идея. Практичностью своей в матушку пошел. Ведь сочинят, баллады сложат, как Хэмиш в пятницу лису убил, а потом его за это с отрядом черт уволок, а что на самом деле было, через неделю забудут. Баллада всяко лучше. Осталось только дождаться. Место подходящее. С одной стороны болотце, пешего замедлит, конного удержит. С другой стороны холм, невеликий, неровный, словно хомяком обгрызанный — самое милое дело прятаться. А дальше на ровном пригоршня пригорков, не пригорков, а будто земля выпучивается наружу. Остатки древнего вала — кто его строил, ни в одной летописи нет… то ли Каин с Авелем, то ли соседи. Осторожный человек старый Хэмиш Вилкинсон, умный. И передовых выслал, и идет тихо. А передовых его мы пропустим, будто и нету нас. Сами на шум не вернутся, так их впереди есть кому перехватить. Идут как призраки почти, тоже ноги коням обмотали. Но всего не подгонишь, не обустроишь — там кожа скрипнет, там бляшка по бляшке скрежетнет, там хрустнет ветка. И по этим звукам, по изменению ритма, не глядя можно угадать, когда хвост колонны начнет заворачивать за холм. Выдыхают. Снимают руки с оружия. Не ждали нападения всерьез — некому, неоткуда. Но уж больно неуютное местечко. Не научишься такие уважать, долго не проживешь.