Начинает прыгать на месте и бить ногами, как пойманный за уши заяц, а это, между прочим, смешно только тем, кто зайца за уши не держал и не видел, как он задними лапами кожаную куртку располосовать может.
По второму кругу сплетни не идут, повторяться де Шательро не начинает. Просто в какой-то момент сам же прерывает себя на какой-то особенно значимой подробности последнего королевского выезда «и представьте себе, этот Шателяр так и уснул в ногах Ее Величества» — и щелкает пальцами. Люди у дверей этот знак понимают правильно и начинают с топотом и скрежетом вносить внутрь то, что до сих пор дожидалось за дверьми приемной. Серьезные пошли дела, чтобы мне Гамильтоны возили подарки сундуками…
— Наши астрологи и мои кости дружно предвещают нам неприятную зиму, — пожаловался де Шательро, — А превратности политики многих из нас лишили любимых развлечений. Узнав, что вы возвращаетесь в столицу на Рождество, граф, я решил подобрать для вас подходящий пустячок, который возможно скрасит вам здешнюю скуку. Джеймс едва успел подняться и совершенно не успел поинтересоваться, как именно щедрость де Шательро скрасит ему скуку и что за пустячок объемом в четыре… пять… нет, кажется, в десяток отменных сундуков из просушенного просмоленного дерева, без щелей, с надежно пригнанными крышками, как даритель сам уточнил:
— Не знаю, сгодится ли эта библиотека в замену вашей, но надеюсь, что да. Я подбирал ее в соответствии с тем, что знаю о ваших вкусах. Джеймс произнес что-то механическое, кажется, достаточно цветистое и благодарное — лицо собеседника расплылось в улыбке — сделал шаг к первому… вместилищу. Слуга проворно отпер замок, крышка распахнулась — запах кожи, дерева, книжной пыли — внутри, переложенные жесткой вощеной бумагой: двухтомник «Поэтики», Цельс, Витрувий, «Пьесы давних и новых времен», Сидоний Аполлинарий, «Иранские царские сказания», «Зерцало оружейное». Никогда не думал, что святой Николай ходит в мантии на куньем меху и занимается самой паршивой политикой в Каледонии. Ну, почти самой паршивой. За такой подарок старшему Аррану можно простить и тот пожар, и все его прегрешения, сговоры и интриги; нельзя только простить, что вообще произвел на свет и своевременно не убил такого отпрыска, как младший Арран — но и то, нетрудно посочувствовать отцовскому горю, это же не наследник, а наказание Господне. Впрочем, есть за что наказывать. Однако ж, не мое это дело. Благодушие переполняло Джеймса, как подобранную вчера кошку — мурлыканье, и не умещалось внутри.
— Если я сегодня не прибуду к Ее Величеству, передайте, что меня задержали обстоятельства непреодолимой силы.
— Откровенно говоря, я подозревал, что так и произойдет. Хотя, конечно, не взял на себя смелость сказать это Ее Величеству заранее. Но я думаю, что сейчас мне лучше оставить вас. — и улыбается, будто самому приятно.
В сундуках, в кожаных оболочках, нельзя, неправильно, невозможно, хуже холодного железа, тесно, навсегда, не меняется, запечатано, чтобы двигалось, нужно взять в себя, целиком, таким, не-мертвым, впитать, напоить — он радуется, ему хорошо, он будет разговаривать, будет делать живым. Он может сухое, запечатанное, освободить и прорастить. В нем нет умения: почему семя — есть семя, почему принять в себя все равно что посадить, выпустить — как вырастить. Делает ощупью. Как младшая-Хозяйка рядом с ним, младшие-разумные, как вода и свет: есть. Он так есть. Просто. Другой-рядом-строгий-камень-кристалл — имеет умение, знает мастерство, может сделать «как» из того, что есть. Из того, что делает. «Как» — порядок и смысл, назначение, последовательность. Это все — его, от него. Новые семена. Можно принять, можно передать.