Капитан де Корелла думает, что он сильно рискует — но едва ли головой. Конечно, гнев Его Святейшества может обрушиться на горевестника со всей тяжестью, и в минуту негодования понтифик способен забыть, что де Корелла давно уже принадлежит к свите его сына… но вряд ли, вряд ли. И все же докладывать капитан будет, опустившись на колени и низко склонив голову. Как подобает. К тому же в этой позе не видны лица женщин. Слышен только вскрик монны Лукреции, шелест платья — ее подхватывает Санча, а больше здесь никого и нет. Только Александр, его дочь и невестка. Свита Папы осталась за дверью, и это хороший признак.
— Как это произошло? — рокочет над головой голос, подобный тяжелому гулкому колоколу. Капитан вздыхает, чтобы преодолеть оцепенение и немоту — а заодно и придать голосу необходимую сейчас скорбь.
— Ваше Святейшество, я не присутствовал при беседе Его Светлости с покойным… — отвечает низко склонившийся человек. Подняться ему не велели, значит, он будет разглядывать резной мрамор плит. — Это была беседа. Его Светлость пришел без оружия.
— Я… вижу. — выговаривает Его Святейшество. Слова падают как камни, каждое по отдельности. Одно и второе. — Что было дальше?
— Сначала, довольно долго, было тихо. Потом стали слышны голоса. Вернее, голос. Господин герцог Бисельи говорил громко — но недостаточно громко, чтобы я разобрал слова. Потом Его Светлость крикнул меня. Я вошел — и увидел то, что вы видите сейчас. Я ничего не трогал, только произнес молитву и закрыл покойному глаза. Он перестал дышать, когда я наклонился над ним.
Глава Церкви, наместник Святого Петра на земле, смотрит на бездыханное тело у стены, на коленопреклоненного толедца, которому он десять с лишним лет назад велел охранять среднего сына, на дочь, в полуобмороке рыдающую на плече невестки, и внезапно испытывает облегчение. Вот все и кончилось. Не так, как он хотел, но раз и навсегда. Чезаре все-таки добился своего, зять мертв… но Александру следовало быть внимательнее. То, что наперебой негодуя, рассказали сегодня женщины — дескать, что за подлая клевета: говорить, что именно Альфонсо стрелял в Орсини, Папа уже слышал. Слышал от сына. Слышал — и не понял тогда, и не спросил герцога Бисельи, как это все следует понимать… а если это правда, и это ведь правда, то получается, что он пригрел на груди ласковую ядовитую змею, и ради змеи поссорился с сыном. А тот слишком горд, чтобы оправдываться даже перед отцом. Александр спешил сюда, чтобы застать обоих драчунов рядом и заставить обоих признаться во всем от начала до конца — но не успел.
— Что сказал мой сын? Капитан де Корелла не поднимает глаз от пола. Вид у него в должной степени почтительный и покорный.
— Что он убил вашего зятя. Что причины, мера и степень теперь значения не имеют. И что он ожидает ваших распоряжений у себя.
— Я требую… — восклицает монна Санча, и низкий грудной голос сейчас звенит бронзой, — чтобы убийца моего брата был наказан! Он убийца! Он преследовал Альфонсо и клеветал на него! Когда король Федериго узнает… «Когда король Неаполитанский Федериго узнает о смерти родича, — думает де Корелла, — ему придется вспомнить, что брат убийцы гостит у него в окрестностях Неаполя. И придется забыть, что герцог Скуиллаче, малыш Хофре, не сделал ему ничего дурного, а Альфонсо король всегда мечтал сплавить куда-нибудь подальше. Честь рода требует. Впрочем, Санчу, выданную замуж за мальчишку много младше себя, подобный исход не опечалит. Скорее даже порадует. Уж не потому ли она так распинается?..»
— Он ничего не узнает, — отвечает понтифик. — И вы, Санча, будете молчать — такова моя воля.
— Я не буду…
— Будете, — тяжело роняет Его Святейшество, и когда он говорит подобным тоном, в испуге замолкают не только женщины. — Если по вашей милости Федериго решит, что мы виновны в смерти его родича, вы быстро овдовеете — а этого вам не прощу уже я. А вы, — это уже Мигелю, он плечами ощущает неподъемно тяжкий взгляд, — ступайте и пригласите сюда доктора Пинтора, сообщите ему, что он должен осмотреть тело. Затем передайте моему сыну, что его… признания неуместны и нежелательны.
— Воля Вашего Святейшества. — капитан склоняет голову еще ниже.
— Да. Передайте доктору, что я хочу, чтобы он установил причины смерти, а не создал их. — Это почти лишнее, когда дело касается Пинтора. Молчать ради покровителя он будет, лгать — вряд ли. Но лучше сказать вслух. В этом чертовом деле слишком многое было сказано вслух и при свидетелях. Теперь придется уравновешивать.
Колокол отбивает пятый час и замолкает. Доклад Пере Пинтора Его Святейшество выслушивает в обществе секретаря Бурхарда и группы придворных медиков чином помладше. Совершенно не тот случай, когда уместна таинственность — но и излишнее число свидетелей тоже привлечет внимание, а они ни в чем не оправдываются, не в чем и не перед кем, лишь расследуют обстоятельства дела. Лучшие врачи Ромы, допущенные ко двору Папы, похожи на стаю скворцов: платье у них черное, с не привлекающим внимания серым или бежевым шитьем, волосы убраны под невысокие шапки. Наряжаться врачу негодно, особенно перед лицом смерти. Скворцы, выискивающие гусениц и червяков в траве, думает Его Святейшество. Потом вспоминает предка, выбравшего себе фамилию, чтобы не считаться по ромскому обычаю безродным, выцепившего понравившееся словечко из брани «поналетело воронья толедского». Еще вороньем звали монахов, а валенсийский прелат мечтал стать Папой. И стал…