- Нет, позвольте, Матрена Семеновна,- вступился Бамбаев,- я с Пеликановым приятель; какой же он шпион?
- Да, да, именно шпион!
- Да постойте, помилуйте...
- Шпион, шпион! - кричала Суханчикова.
- Да нет же, нет, постойте; я вам что скажу,- кричал в свою очередь Бамбаев.
- Шпион, шпион! - твердила Суханчикова.
- Нет, нет! Вот Тентелеев, это другое дело! -заревел Бамбаев уже во все горло.
Суханчикова мгновенно умолкла.
- Про этого барина я достоверно знаю,- продолжал он обыкновенным своим голосом,- что когда Третье отделение его вызывало, он у графини Блазенкрампф в ногах ползал и все пищал: "Спасите, заступитесь!" А Пеликанов никогда до такой подлости не унижался.
- Мм... Тентелеев...- проворчал Губарев,- это... это заметить надо.
Суханчикова презрительно пожала плечом.
- Оба хороши,- заговорила она,- но только я про Тентелеева еще лучше анекдот знаю. Он, как всем известно, - был ужаснейший тиран со своими людьми, хотя тоже выдавал себя за эманципатора. Вот он раз в Париже сидит у знакомых, и вдруг входит мадам Бичер-Стоу,- ну, вы знаете, "Хижина дяди Тома". Тентелеев, человек ужасно чванливый, стал просить хозяина представить его; но та, как только услыхала его фамилию: "Как? - говорит, - сметь знакомиться с автором Дяди Тома? - Да хлоп его по щеке!- Вон! - говорит,- сейчас!" И что ж вы думаете? Тентелеев взял шляпу, да, поджавши хвост, и улизнул.
- Ну, это, мне кажется, преувеличено,- заметил Бамбаев .- "Вон!" она ему, точно, сказала, это факт; но пощечины она ему не дала.
- Дала пощечину, дала пощечину! - с судорожным напряжением повторила Суханчикова,- я не стану пустяков говорить. И с такими людьми вы приятель!
- Позвольте, позвольте, Матрена Семеновна, я никогда не выдавал Тентелеева за близкого мне человека; я про Пеликанова говорил.
- Ну, не Тентелеев, так другой: Михнев, например.
- Что же этот такое сделал? - спросил Бамбаев, уже заранее оробев.
- Что? Будто вы не знаете? На Вознесенском проспекте всенародно кричал, что надо, мол, всех либералов в тюрьму; а то еще к нему приходит старый пансионский товарищ, бедный, разумеется, и говорит: "Можно у тебя пообедать?" А тот ему в ответ: "Нет, нельзя; у меня два графа сегодня обедают... п' шол прочь!"
- Да это клевета, помилуйте! - возопил Бамбаев.
- Клевета?.. клевета? Во-первых, князь Вахрушкин, который тоже обедал у вашего Михнева...
- Князь Вахрушкин,- строго вмешался Губарев,- мне двоюродный брат; но я его к себе не пускаю... Ну, и упоминать о нем, стало быть, нечего.
- Во-вторых,- продолжала Суханчикова, покорно наклонив голову в сторону Губарева,- мне сама Прасковья Яковлевна сказала.
- Нашли на кого сослаться! Она да вот еще Саркизов - это первые выдумщики.
- Ну-с, извините; Саркизов лгун, точно; он же с мертвого отца парчовой покров стащил, об этом я спорить никогда не стану; но Прасковья Яковлевна, какое сравненье ! Вспомните, как она благородно с мужем разошлась ! Но вы, я знаю, вы всегда готовы...
-Ну полноте, полноте, Матрена Семеновна,- перебил ее Бамбаев.- Бросимте эти дрязги и воспаримте-ка в горния. Я ведь старого закала кочерга. Читали вы "Маdemoiselle de la Quintinie?" Вот прелесть-то! И с принципами вашими в самый раз!
Я романов больше не читаю,- сухо и резко отвечала Суханчикова.
- Отчего?
- Оттого что теперь не то время; у меня теперь одно в голове: швейные машины.
- Какие машины? - спросил Литвинов.
- Швейные, швейные; надо всем, всем женщинам запастись швейными машинами и составлять общества; этак они все будут хлеб себе зарабатывать и вдруг независимы станут. Иначе они никак освободиться не могут. Это важный, важный социальный вопрос. У нас такой об этом был спор с Болеславом Стадницким. Болеслав Стадницкий чудная натура, но смотрит на эти вещи ужасно легкомысленно. Все смеется... Дурак!
- Все будут в свое время потребованы к отчету, со всех взыщется,медленно, не то наставническим, не те пророческим тоном произнес Губарев.
- Да, да,- повторил Бамбаев,- взыщется, именно, взыщется. А что, Степан Николаич,- прибавил он, понизив голос,- сочинение подвигается?
- Материалы собираю,- отвечал, насупившись, Губарев и, обратившись к Литвинову, у которого голова начинала ходить кругом от этой яичницы незнакомых ему имен, от этого бешенства сплетни, спросил его: чем он занимается?
Литвинов удовлетворил его любопытству.
- А! Значит, естественными науками. Это полезно как школа; как школа, не как цель. Цель теперь должна быть... мм... должна быть... другая. Вы, позвольте узнать, каких придерживаетесь мнений?
- Каких мнений?
- Да, то есть, собственно, какие ваши политические убеждения?
Литвинов улыбнулся.
- Собственно, у меня нет никаких политических убеждений.
Плотный человек, сидевший в углу, при этих словах внезапно поднял голову и внимательно посмотрел на Литвинова.
- Что так? - промолвил со странною кротостью Губарев - Не вдумались еще или уже устали?
- Как вам сказать? Мне кажется, нам, русским, еще рано иметь политические убеждения или воображать, что мы их имеем. Заметьте, что я придаю слову "политический" то значение, которое принадлежит ему по праву, и что.
- Ага! из недозрелых,- с тою же кротостью перебил его Губарев и, подойдя к Ворошилову, спросил его: прочел ли он брошюру, которую он ему дал?
Ворошилов, который, к удивлению Литвинова, с самого своего прихода словечка не проронил, а только хмурился и значительно поводил глазами (он вообще либо ораторствовал, либо молчал),- Ворошилов выпятил по-военному грудь и, щелкнув каблуками, кивнул утвердительно головой. - Ну, и что ж? Остались довольны?
- Что касается до главных оснований, доволен; но с выводами не согласен.
- Ммм... Андрей Иваныч мне, однако, хвалил эту брошюру . Вы мне потом изложите ваши сомнения.
- Прикажете письменно?
Губарев, видимо, удивился: он этого не ожидал; однако, подумав немного, промолвил:
- Да, письменно. Кстати, я вас попрошу изложить мне также свои соображения...насчет...насчет ассоциаций.
- По методе Лассаля прикажете или Шульце-Делича?
- Ммм... по обеим. Тут, понимаете, для нас, русских, особенно важна финансовая сторона. Ну, и артель... как зерно. Все это нужно принять к сведению. Вникнуть надо. Вот и вопрос о крестьянском наделе...