Целую неделю я специально прихорашивался, хотел ее увидеть в университете. Так нет! А сейчас — пожалуйста!
— Привет, — говорю, — от капусты и от морковки!
— Привет, только в университете все равно не поверят: Серов — и вдруг капуста.
«…И так они разошлись, чтоб никогда больше в жизни не встретиться». Эта фраза, по-моему, из Драйзера.
Вот. Сижу я сейчас, и мне безразлично, что внутри меня электромагнитная буря, что мои электроны и протоны хотят есть. И мне даже безразлично, что мама похвалила меня за капусту. И все из-за Ленки!
Она мерзкая, хитрая девчонка! Трусливая. И вообще сволочь! Но я люблю ее. Это я понял сегодня».
ГЛАВА III
ЛЕНА СОКОЛОВА
После последнего экзамена за первый курс ее остановил высокий широкоплечий студент из факультетских гениев второго разряда и сказал:
— Я понял, кто ты, Соколова. Товарищ Блок посвятил тебе стихотворение:
Ты Фаина. И глаза у тебя ледяные. Ты никого не любишь.
Лена рассмеялась и через день уехала с группой в колхоз. На месяц. На уборку. Вставать в шесть утра. И пить теплое, противное молоко. И по вечерам петь песни, если есть силы, или, свалившись, спать на сене, если слишком был трудный день.
В колхозе были ребята из других групп. Там она впервые обратила внимание на Серова. За ним тогда бегала Милка Жейц. А Серов ни за кем не бегал и ни на кого не обращал внимания (или только делал вид).
Однажды они встретились. Обменялись довольно долгим взглядом. И она слышала, как товарищ Серова сказал: «А она не люкс!»
Встречались девушки и лучше. Она это знала. Но не беспокоилась. Еще в школе на вечерах из-за Лены устраивали драки. Устраивали — это с ее слов. Но драки две произошли.
Однажды она была с Женькой и Мишкой, большими добродушными десятиклассниками. Ее пригласил танцевать довольно милый парнишка. Когда они кончили, Женька подошел к ее кавалеру: «Дай поправлю галстук». И парнишка отлетел в угол с разбитой губой.
Лена дала себе слово больше с ребятами не встречаться. Но иногда встречалась.
Она любила балет, оперу и особенно симфоническую музыку. На концерты она ходила только с папой. Совсем недавно в зале Чайковского, слушая траурный марш из «Гибели богов» Вагнера, она вдруг расплакалась. Папа теплой ладонью прижал ее голову к своему плечу: «Ты совсем у меня девочка!»
Эта девочка нравилась мужчинам. Почти всем. Даже прохожим. Когда она возвращалась одна из школы со второй смены, вечно находился какой-нибудь любитель идти за ней до дому. Парни пытались остановить ее на улице. Свой интерес к ней они выражали оригинально: приставали к ней, толкали ее в сугроб.
В метро находились любители игры в гляделки или просто кто-нибудь подмигивал и подфыркивал.
Больше всего возмущало ее их самомнение. Все они были уверены, что ей хочется с ними познакомиться. А лица некоторых были противные, маслянистые, носатые.
Получилось, что среди девчонок у нее не было подруг. Девчонки ее почему-то не любили.
Зато очень много ребят числилось ее друзьями. Один из них, тихий, невозмутимый пятикурсник Толя, был настоящим ее другом. Он никогда ничего не требовал.
Другие хотели кем-то стать для нее. На второй день знакомства они обычно рассказывали свою жизнь. (Женатые вздыхали при слове «жена». Холостые — не мальчишки, а люди с опытом — намекали на свои победы.) Каждый в собственных глазах был неотразим. У него всегда находилась какая-нибудь «последняя женщина» (конечно, очень красивая, за которой многие бегали, но, увы, она не в его вкусе), и он не знал, как от этой женщины отделаться. Причем у всех выражение лица, когда доходили до «последней женщины», было одинаковое: благородное, чуть насмешливое и в то же время страдальческое. Кстати, ни один из них не говорил, что его бросила какая-нибудь женщина. Удивительно, но все они, если верить их словам, только и делали, что разбивали сердца девушек, и, вздохнув с сожалением (мол, не хотели, но…), отправлялись испепелять дальше.
Но Лена понимала, что это лишь определенный тип мужчин. Есть и другие, те, что в пустом троллейбусе не подсаживаются к ней; выслушивают ее ответ на зачете без всякой улыбки; не поправляют прически, когда она входит в лифт; просидев с ней три часа за одним столом в библиотеке, не рвутся помочь ей решить интеграл; продав ей билет на концерт, куда она уже отчаялась попасть, в антракте не приглашают ее в буфет есть мороженое; не рассуждают об исполнителях, не комментируют, напрягая все свое остроумие, переживания лысого соседа справа и не навязываются в провожатые.
Таких она уважала, тянулась к ним, но предпочитала не иметь с ними дела. Последнее было, кажется, взаимным. Однажды она услышала, как кто-то из них сказал одному из ее поклонников: «Берегись, она тебя проглотит». Они отдавали ей должное.
Кстати, быть умной, если бы даже по своему развитию она стояла на уровне бегемота, не представляло особого труда. Ведь каждый из ее поклонников стремился показать, какой он умный. Каждый выкладывал к ее ногам все свое остроумие, мысли, наблюдения, рассуждения, вычитанные из книг и приобретенные собственным жизненным опытом. Не мудрено, что Лена, способная от природы, быстро усваивала всю эту «мудрость» и даже обогнала своих сверстников.
Ей нравился один тридцатилетний журналист из большой газеты. Судя по всему, он ее любил. Но ей не хотелось так быстро прощаться с беззаботной студенческой жизнью. А с ним нельзя было шутить. И они расстались, прекрасно понимая, что обязательно встретятся через год-два. Он уехал в Англию.
Много студентов, и не только студентов, провожало ее до дому. Она кокетничала с ними. Многие получали пощечины, когда хотели ее поцеловать. А некоторым это сходило безнаказанно.
Потом месяцами она не вылезала из библиотек. Сдавала зачеты и читала очень умные книги.
Однажды на вечере ее пригласил танцевать Серов. Он тоже поехал ее провожать. Они стояли у ее парадного, добродушно болтали и внимательно следили каждый за собой: «Не дал (дала) ли я повод подумать, что он (она) мне нравится?», хотя старательно выискивали эти признаки у другого.
На следующий день он пришел на вечеринку в одну компанию в общежитие специально из-за нее. Они много говорили. Каждый показывал другому, как он начитан, остроумен, как в него (в нее) много влюблялось девушек (парней).
Потом он ее провожал. И тут он ее поцеловал. Целовались они до трех ночи. Ей это нравилось.
И еще один раз они где-то были и потом целовались в пустых парадных, но уже до часу.
А потом она не пришла на свидание. Так захотелось. Интересно, что он будет делать.
Отступать было поздно (и в глубине души боязно). И она сама стала уговаривать себя, что так надо, что ей с ним неинтересно. Захотелось, чтоб он побегал.
И чем больше он старался ее понять, чем больше он за ней бегал и унижался, чем больше он был прав, тем непреклоннее и резче была она. Женская логика: «Тогда ты мне нравился, сейчас нет. Все!» И она сама в это поверила.
И еще одна мысль ее несколько тревожила. За Серовым следовала слава его побед. И однажды, когда он ждал конца ее занятий и стоял у колонны и девочки с потока, уходя с лекции, не могли не обернуться на него, она перекинулась с ним парой слов и холодно сказала, чтоб он не ждал ее. У нее действительно не было времени: она увлеклась общественной работой.
Потом она пришла к Толе и рассказала ему, как другу, все о Серове, и о теперешних их отношениях, и о том, что все ей надоели.
Серов исчез с ее глаз. Он больше не ждал ее, не оставлял записок. При встрече он очень мило здоровался.
Как-то на семинаре профессор рассказал им, что вот из параллельной группы студент Игорь Серов написал весьма интересную работу. Профессор сказал, что вообще все большие математики раскрывались в юности. Эта работа показывает, что Серов весьма способный человек. А сейчас Серов начал искать четырнадцатое доказательство теоремы (они знали, о чем идет речь). По мнению профессора, это почти невозможно. Слишком много светлых умов билось и еще не нашло ключей, но если Серов это сделает — просто феноменально!