Лена подумала: «С бездарностями никогда дела не имела».
Несколько раз она встречала его с очень смазливой девушкой.
«Что ж, я и раньше знала, что Серов пользуется успехом».
И так длилось очень долго. Прошла сессия. А на каникулы она в составе студенческой делегации побывала в Румынии. И там было очень здорово, и очень весело, и только не хватало времени ни на что. Несколько студентов в Бухаресте все-таки добились ее адреса и стали писать ей.
Вернувшись в Москву, она серьезно занялась курсовой работой и общественными делами. Однажды она встретила Серова. Он нес капусту и выглядел очень растерянным.
А через несколько месяцев они встретились на хоккее. Она сидела с Толей, но они потеснились и уселись втроем.
В перерыве Толя толкнул Игоря: «Полюбуйся: Маркелов!» И они увидели стройного, в дорогом модном пальто молодого человека. Он переминался с ноги на ногу. И девушка с ним была очень миленькая.
Лена знала, что Маркелов — один из лучших футболистов страны. И, наверно, все, кто был близко от Маркелова, узнали его. Очень много глаз смотрело на него. А Игорь в этот момент смотрел на нее, затем спросил у Толи (опять же не сводя с нее глаз):
— Как, разве они не на юге?
— Скоро уедут, — ответил Толя, а Лена поняла, что сегодня Игорь пойдет ее провожать. И она ничего не имела против.
Они вышли на бульвар. Разговор был удивительно светский и обо всем.
Была оттепель. Ветер не дул, а щекотал. Он словно раскачивался, словно раздумывал, в какую бы сторону ему кинуться. И сидящие на бульваре в ожидании этого порыва заранее морщились. Она обратила внимание на супружескую пару. Жена откинулась на спинку скамейки и критиковала проходящих: «Как она ярко одета, а эта…» Муж был занят делом. Он носком одного ботинка тер подошву другого, кряхтел и ерзал на скамейке.
Лена и Игорь пошли по улице.
Прополз грузовик. В кузове лежала «Победа» с разбитой головой, свесив лапы. В витрине уныло торчали манекены. Игорь взял Лену под руку.
— А ты знаешь, Соколова, я, наверно, влюбился в тебя! Это, правда, ничего не значит. Я первый ничего не буду предпринимать.
Они скоро расстались, очень мило, очень корректно.
Придя домой, она подумала: «За что он мог полюбить меня? Мужская логика».
Она села перед зеркалом. На нее смотрели зеленые насмешливые глаза. Лицо было белым и чистым. Волосы черные, короткие, завитые. Нос чуть курносый, с тонкими ноздрями. Малиновые матовые губы. Ямочки на щеках.
«Ничего морда», — решила она и, взяв щеточку, подправила ресницы.
ГЛАВА IV
СЕРОВ РАБОТАЕТ
«Я, наверно, бездарность. Я сижу день и ночь. Я сплю всего четыре часа в сутки. Я прочел добрую сотню книг. Узнал то, что мне надо знать только на пятом курсе (но сейчас я это скоро забуду). А доказательство — ни с места. Я обыкновенный человек. Гениальная догадка ко мне не приходит.
Но ведь существует в природе, в этой буре электромагнитных волн, четырнадцатое доказательство! При темпе, который я взял, быть мне через четыре года доктором математических наук.
Четыре года такой адской работы? Нет, я не могу прыгнуть выше себя! Я чувствую, что моя голова уже не соображает. Начинается какой-то бред, галлюцинации. Десять дней я совершенно один. Мама в далеком своем Петропавловске уверена, что сын ее умеренно развлекается и умеренно занимается. А сын ее подвиг научный свершает. Да силенок не хватает, выдержки.
А может, это и хорошо? Неудача собьет с тебя спесь и будешь просто ученым. Хорошим ученым! Ты этими десятью днями показал, что работать ты умеешь. Скажи в группе, до чего дошел, ахнут, не поверят. Четыре года адской работы — или двенадцать нормальной! — но так, чтоб всего себя отдавать ей. Ежедневно. Вот тогда ты завоюешь себе имя. Двенадцать лет? Да, но двенадцать лет работы, поисков. И тогда тебе не надо рассчитывать на случай.
Ну, хорошо, двенадцать лет ты будешь искать четырнадцатое доказательство. Двадцать пять лет — пятнадцатое. Вот и вся жизнь! А когда жить? Это очень глупо: всю жизнь работать, и вот, когда добился всего, нате, смерть…
Достигнуть всего сейчас и жить спокойно? Но ведь ты не можешь. Ты не гений. В книгах ты читал, что великие люди каждый день работали по шестнадцать часов. Плюс к тому они были гениальными. У тебя нет таких способностей. Ты проработал десять дней — и уже выдохся. Ты слаб. И плечи у тебя не очень широкие и голова не очень светлая.
Вот наш знаменитый доктор математических наук. Учился недавно в университете, у твоих профессоров. Когда он получил это звание? В двадцать три или в двадцать четыре года! Ты представляешь! Таким надо памятник ставить при жизни.
А ты? Ведь если ты и найдешь четырнадцатое доказательство, все поймут, что это чистая случайность. Правильно?
Может, хватит ломать себе голову? Живи просто и бездумно. Вот посмотри на своих соседок.
Тебя, сеньор, как правило, дома не бывает. Они одни в пустой квартире. Страшно боятся воров и пьяных. Бегут на каждый скрип к двери и орут: «Кто там?»
Старшей 92 года. Она полуслепая и полуглухая. Младшей 81 год. Старшая считает младшую легкомысленной и еще способной на фривольные поступки. Младшая издевается над немощью старшей и ворчит про соседку: «Помирать давно пора. Зажилась на свете!» По вечерам обе сидят на кухне и рассказывают друг другу страшные истории, А сегодня к младшей старичок из деревни приехал. У, что было! Воспоминания про «мирный год» (так они называют время до революции).
Вот так бы и тебе спокойно жить. Сейчас ты возмутишься и напишешь: работать, работать! А ведь если бы мог сейчас работать, не писал бы дневник, а сидел бы над уравнениями.
И для чего это тебе надо? Сознайся! Ты, конечно, любишь математику, но… Тебе важно не само открытие. Можно выдвинуться на чем-нибудь другом. Важно выдвинуться. Причем ты уж не такой эгоист. Это важно не для тебя самого, а для Соколовой. Поразить ее, заставить думать о тебе, чтоб все возле нее говорили о тебе и чтоб ей даже когда-нибудь не поверили, что она знакома с самим Серовым.
А вдруг и тогда…
По-моему, это так и есть. Обидно, но это так.
Мы можем сделать очень много. И нами все будут восхищаться. И смотреть на нас восторженными глазами. Кроме одной-единственной. Эта одна-единственная будет безразлична ко всему тому, что мы сделаем. Она нас никогда не поймет. И в этом ваша трагедия, Серов! Ибо вам не так важно, чтоб все вас признали. Вам важно, чтоб признала вас она, одна-единственная. И вы хоть разбейтесь в лепешку, выдумайте десять новых теорий относительности, снесите горы, осушите моря, все человечество будет боготворить вас, а она, эта одна-единственная, она похвалит вас, но так равнодушно, так безразлично, что вам захочется повеситься. Вы сойдете с ума из-за нее. И это ее не заденет…
Поздно. Надо спать. Надо хорошо выспаться! Завтра надо работать. Десять дней на черном кофе. Уже галлюцинации».
«Я встал рано. В четыре часа утра. Я включил свет. Черные человеки, мертвецы и еще какая-то падаль, поселившаяся ночью в моей комнате, неохотно уползли за шкаф, за диван, выскользнули в коридор и прильнули к матовому окошку в моей двери.
Я встал в четыре часа. Я был в кровати часа три. Именно был. Это не сон. Какое-то тяжелое забытье. И все время головная боль. Очень сильная.
В кровати я думал, что хорошо бы спрятать голову. Или хотя бы положить ее на стол. Мне бы тогда не пришлось опираться головой о подушку. И голова меньше бы болела. Ей тоже надо отдохнуть от меня.
Я встал рано. В четыре часа утра. Я оделся и сел к столу. Я болен. Очевидно, очень. Я сел к столу. Я, наверно, сойду с ума, но пока я соображаю, нельзя терять времени. Последние расчеты, пока еще можешь думать. Горит настольная лампа. Я у письменного стола, лицом к окну.