Женя не могла смириться и забыть, и ее непохожесть на других еще более усугубляла ситуацию. Она ощущала одиночество и думала, что одна чувствует такое, не зная, что остальные молчат подобно ей. Женщин, которые прошли через убийство плода и не терзались этим, которые жили обычной жизнью, радуясь только, что избавлены от хлопот, что все прошло гладко, Женя не понимала, их черствость казалась ей дикой, кощунственной… Омерзительно, что они продолжают спать с мужьями, любовниками или случайными производителями. Она не думала, что, быть может, так они лишь пытаются обезопасить себя от того, что терзало и поражало теперь Женю день ото дня все глубже – беспрерывного шествия к срыву и апатии. Если не вспоминать, не погружаться в детали, чтобы не тронуться умом, не так тяжело.
Близость для Жени теперь стала мучительна, и день начала процесса, гарантирующего, что еще одна беременность не состоялась, она встречала с дрожью и сама не своя ходила, если он задерживался. Разгоряченные запятнанные быстрыми движениями простыни стали для нее эшафотом.
– Повадился к нам этот щенок, – тихо сказал Виктор, раздеваясь.
Бледная Женя ожидала его в постели, отодвинув книгу. Ей не понравилось, как муж отозвался о Владимире, юноша всегда импонировал ей. Необъяснимо было то, что она жалела его, хотя был он в меру красив и не отличался затравленностью. Быть может, только в присутствии Скловского.
– Почему щенок? – тихо произнесла она, опасаясь, как бы он не расценил это как дерзость. Виктор часто взрывался по пустякам и во всем искал подводные подвохи.
– В рот смотрит, словно зверек, от меня будто все зависит, будто я солнце что ли…
«Как будто тебе это не нравится», – невольно подумала Женя, не отдавая себе отчет, насколько точна в этой непроизвольной критичности. Выискивать недостатки мужа не было ее самоцелью.
– Вот и помоги ему устроиться.
Виктор повернулся и с вопросом глянул на жену.
– Быть может, они с Владой… – продолжала Женя тихо.
– Шутишь? Она не воспринимает его всерьез.
– Такая настойчивость рано или поздно вознаграждается.
Виктор усмехнулся. Комната погружалась в сочную темноту. Стены еще помнили их утренний запах после расступившегося вечеру дня.
– Мудрая моя девочка, – сказал он мягко и приблизился к Жене, поблескивая глазами в темноту.
Ее будто обдало током, но не приятным, а отдергивающим. Медленно и вдумчиво целуя ее и улыбкой дождавшись, когда она сползет вниз, Виктор полез под комбинацию, облепляющую тело женщины, всученной его власти, и дрогнул от прикосновения к не слишком большой идеально упакованной груди, мигом изменившей форму. Ее запах, лишенный искусственности духов, нравился Скловскому. Женя вся как-то застыла, дернулась, напряглась, и в своей тяжести не могла даже пошевелиться. Самое время было закричать, убежать, выплеснуть злость, но она не могла, просто была не в силах… Никакой радости от этого приятного и обычного дела она больше не получала – каждый раз думала, что он окажется роковым и вновь приведет в кабинет гинеколога, на то же кресло. Ему-то дети не нужны, у него их уже двое, а что может она? В такой вечной апатии жила Женя теперь. Делала все, что и обычно, но это не приносило прежнего эффекта, рецепторы восприятия будто притупились и просрочились, вышли из строя, как старая техника. А по вечерам вдруг накатывала нераспознанная грусть, и она смотрела на холодеющие от темноты улицы и медленно размышляла о том, куда идут эти хмурые уставшие люди в серых пальто.
Жене стыдно было признаться, что образ Юры все же вставал перед ней раньше, но отвергался как нечто крамольное. Всеми силами она пыталась забить его и очернить, сделать Виктора выше сына. Юра пронизывал ее существо в любом проявлении, будь то мысль или чувство, особенно когда он вернулся и начал делать ей какие-то неопределенные посылы. Его образ выплывал для нее в каждом мало-мальски похожем на молодого человека прохожем, и Женя пугалась разливающейся по коже волне. Особенно теперь.