Владимир начинал чувствовать, что, останься он с Женей, получил бы шанс на выздоровление. Но он счастья то ли не хотел, то ли не считал нужным дарить себе. Уплывал от блага и явного исцеления в какой-то болезненной непонятной убежденности. Он смотрел на свою нынешнюю жизнь как на нечто уже завершенное с болью недосказанности и не вылившихся деяний. А, быть может, за всеми этими полчищами разъедающих мыслей внутри себя он вовсе не сориентировался в окружающем хаосе разрозненных жизней. Ее невероятная воздушная женственность отчетливее прежнего всплыла поверх этих треволнений. Словно существо из другого мира, она умела согревать его и не вызывать похабных мыслей. Она была как картина или красивый ребенок неприкосновенна от подобного.
– Та девочка была тебе никем, ты ее даже не знала. А с точки зрения природы обоснованно защищать лишь родных, ведь это способствует выживанию людей, похожих на тебя… А спасать себя в первую очередь – это инстинкт, и против него сложно идти, потому что природа умнее.
– Это уже геноцид какой-то… – зло и тревожно нахмурилась Женя. – Не понимаю, как ты, прошедший через войну…
– Бог ты мой, Женя, перестань! Пойми же, что ветераны воин – не лишенные отрицательных черт боги, а люди со своими пороками… Есть герои, есть, и это греет мне сердце! Но сам я, да и многие… Ты не была на фронте, не видела всего, как мне тебе объяснить?! Были там люди всякие, не только лишь добровольцы с высокой душой. Ведь как у нас считается – пошел добровольцем – восторженный дурак, не пошел – трус.
– Ну и при чем здесь все это? – его настойчивость и жесткость заставили Женю обороняться. Ее даже будоражило то, что впервые в жизни она зло, едва ли не с ругательствами, спорит с достойным соперником. Да и был ли он соперником? Скорее, язвительным другом, не дающим спуска и видящим недостатки, не превозносящим ее до уровня нимфы и при этом оставаясь во власти своего солипсизма. – Я знаю, что люди разные бывают везде!
– Так что ты хочешь от меня?! Чтобы я всех и вся защищал, покрывал и расплывался в довольной мине?! Так не бывает, Женя, не бывает! Ты что, начиталась этих псевдоинтеллектуальных трактатов о грехе всего и непременном искуплении и вообразила, что за все надо расплачиваться? Я тебе открою огромную тайну – ты уже за все расплатилась с лихвой, и лучшее, что ты сейчас можешь сделать, это забыть все и попытаться жить счастливо. Мне непонятны эти упаднические христианские настроения, которыми ты болеешь. Грех – это то, на освобождение от чего некоторые тратят жизнь, польщаясь лозунгами тех, кто сам ничего толком не знает. На самом деле он не стоит и дня сожалений, если оправдан. Если нет… вместо плача лучше исправить.
– Порой не исправишь… Быть может, это просто совесть, и от веры она не зависит. И христианство, если на то пошло, не было так плохо, как теперь считают. В нем были и рациональные зерна.
– Как и в любом учении. Но весьма мало. История лихо показала, что даже то, чего придерживаются миллионы, может не быть истинным. Как говорил Гюго, «в обществе горбатых нормальный человек будет уродом». «Немецкие бойцы – ваши друзья, – передразнил он с небывалым ядом в голосе и едва не сплюнул. – Сдавайтесь! Мы сгноим вас в концлагерях, как недочеловеков! Верьте, верьте нашей пропаганде. Ничем мы не лучше большевиков, а большевики – капиталистов. Легковерное население еще ведется на их всеобщие сказки, на нашу мнимую борьбу идеологий, которая нацелена лишь за влияние и, естественно, деньги. Политики – грязь, мы очерняем друг друга ради своих целей. А если выберетесь, то вас ваше же правительство загнобит, что сдались – жизнь свою спасали, как природой заложено».
– Но ведь природой заложено, например, женщин брать силой. Но это не есть норма.
Почувствовав, что Владимир вновь волнуется, что ему это вредно, Женя притихла, и, невзирая на копошение в глубине грудной клетки, замолчала. Она все понимала, но порой тяжело было с ним, с его перебитым представлением о мире… Да и было ли оно перебитым? Все они оказались в той или иной мере затоптаны временем. Женя тайком надеялась, что скоро эти вспышки агрессии, эта нетерпимость пройдут. Все постепенно возвращалось в естественное русло, а стать зверем после войны мог лишь не оформившийся по воле случая зверь до нее.
– Почему ты не можешь просто порадоваться, что спасена? И оставь мне эту чушь, что остальных не постигла та же участь. Сочувствие длится дни, месяцы… А оставшаяся жизнь долгие годы. Вечно надо искать какие-то проблемы.
– После всего смеяться над чем попало даже как-то оскорбительно… Хотя это нужно, да, знаю, но не могу. Человеку обязательно забросить себя в какое-нибудь рабство. Так же легче – зачем создавать собственную философию, если можно на слово поверить пророку, просто подобрать оброненное им под ноги толпе учение. Они считают себя неоспоримо правыми только потому, что какая-то книга, в незапамятные времена написанная такими же ошибающимися людьми, которые от истины были еще дальше нас, говорит, будто только это учение верно, а все остальные, более древние, почему-то изжили себя, хотя подчас основаны на поколениях мудрости народов, а не на галлюцинациях одного человека.