– Религия – всего лишь бесполезный пережиток прошлого. Нечего так акцентировать на ней внимание. Впрочем, стоит признать, что большинство гадостей делались не из-за религиозности, а из-за человеческой сущности. Просто она называлась борьбой за веру. Какая разница, атеисты ли, верующие, творят они одно и то же день за днем. Немцы к нам вторглись с надписью на поясах: «Бог с нами!» И как после этого можно кому-то верить, чьим-то там словам?
– Раньше верили в бога, чтобы не загнуться от отчаяния. Теперь в коммунизм. Как ни странно, и то и другое действительно работает – утешает, придает сил. К твоей тираде я добавила бы лишь то, что людям нужно не рабство, а наркотик.
– Это идентично.
Женя поверила, приняла… И все же не могла отделаться от искушения поговорить об этом еще и с Максимом. Было отрадно, что теперь она могла выбирать, кому из двоих что-то рассказывать или умалчивать. И если обижалась на одного, можно было идти к другому. Она слишком переоценивала пользу своего недавнего одиночества, считая, что так ей не навредят больше. Люди оказались разными, а не вылепленными по образу и подобию Скловского. Сложно было вернуть веру в них, но Женя понимала, что этот путь единственно верный несмотря на привлекательность недалекой озлобленности.
28
– Женя, ты этого ребенка хотела. А представь, что у тебя уже двое, и больше ты рожать просто не можешь, потому что иначе не прокормитесь. Судя по всему, что я видел, аборт – это зло не столько для детей каких-то нарожденных, потому что до ребенка этому существу еще ой как далеко, сколько для женщин… Но избегать мы их не можем. Или можем, но от нас эту информацию охраняют. Это тупик.
– Теперь я точно знаю, что мужчины просто не имеют права высказываться на этот счет. Все, что вы делаете, это ставите нас в положение с чудовищным выбором – проходить через это вновь и вновь, ранить самую уязвимую часть своего тела. Поэтому указывать кому-то, рожать или нет, вы просто право не имеете. Не вам проходить через это. Не вам вынашивать, рожать, воспитывать, убирать, развлекать, бегать по поликлиникам. Вы привыкли во всем видеть себя хозяевами, во все соваться, и теперь беситесь, потому что что-то происходит без вашего ведома. Чудовищно само по себе то, что один считает себя в праве указывать остальным.
Владимир молчал. Он был возмущен, но ничего не говорил, потому что понимал горькую справедливость слов Жени. Кто бы мог подумать, вот как она заговорила… Она бы, наверное, не стала, если бы знала все подробности той истории с Дарьей.
Основная травма Жени росла из того, что ее насильно заставили, что она прошла через все одна, что все было так больно и грязно и никто даже не посочувствовал ей. В больнице она ловила на себе презрительные взгляды – нагуляла… Какая-то абсурдная безвыходность, теперь Женя вспоминала об этом в бешенстве. Не о не рожденном ребенке она больше горевала, потому что он был фикцией и восставал только в ее воображении, а об идее счастливой жизни, которая разбилась, ушла в небытие. И о Скловском, который, вместо того чтобы поддержать и защитить, спокойно отправил ее на экзекуцию. Теперь она понимала, откуда растет корень – эти взгляды, должно быть, пришли из туманного понимания, что семья ее исподлобья сочувствует религии, и Женя не раскусила их причины, приняв за свои. Несколько раз в жизни она уже приняла чужие разрушительные мнения и была от этого несчастна, несвободна. Сам аборт забывался, исчезал. Она чувствовала силы и желание жить дальше.
Женя по складу и из-за отсутствия в ее семье подлинных проблем (родители слишком много работали и слишком мало зарабатывали, чтобы иметь время пререкаться и играть в драмы) имела совершенно некритичный разум, все представляя в более воздушном и светлом виде, чем это было в реальности. В этом они были очень сходны с Владимиром. Они замечали происходящее слишком поздно. Может, Влада когда-то тоже была восторженна, но утеряла это быстрее их. Ведь разного рода иллюзии не характерны разве что для тех, кто вырос в полнейшем аду.