Приходилось теперь становиться сильной, а раньше оберегали, давали почувствовать себя хрупкой и желанной. Какой только ценой… а теперь Женя стала на место мужчины. И это было мучительно в чем-то. Но совершенно необходимо. Можно было вновь дать кому-то принимать за себя решения, но Женя как никто знала обратную сторону такого выбора.
Но все это было больным горлом на фоне эйфории обновления.
– Люди, которые такое пережили… никогда уже не смогут быть… полностью гнилыми, понимаешь? Что-то да зашевелится. Что-то да останется в сердце. Какое-то отделение чепухи от истинного, – говорила Женя в запале, как будто рвалась вперед. И добавила, чуть помедлив. – Может, мне хочется так думать.
– Думаю, такое на самом деле возможно.
– Все ведь возможно. Пусть и в микроскопических масштабах. На то она и жизнь…
– Знаешь, что не давало мне покончить с собой? Ярость. И потом, когда тебя со всех сторон хотят уничтожить, наперекор будешь выживать. Выть, но жить.
Владимир вспомнил, как однажды стоял на холме и смотрел на какой-то дотла выгоревший поселок. Где-то полз обгорелый человек, к нему бежала тоненькая медсестра. В спину Гнеушеву дул свежий весенний ветер. Но природа не предавалась тихому ликованию, как прежде, не была вкупе с воспоминаниями о былом последней отдушиной, чтобы не сойти с ума. Выкорчеванные деревья и сморщенные от огня почки деревьев не позволяли этого. Насколько этот свежий ветер у него за спиной был дик в этой ситуации. Он почти оскорблял, уничтожал своей неуместностью там, где только что был ад песка и удушья. Владимир представлял, что это мог быть его родной поселок, его Москва, его дом. Пытался прочувствовать, что бы ощутил, увидев выжженную Москву. Такое могло ждать ее в любой день. Вся Русь была равна перед угрозой потерять сердце, вырванное из души с кровеносными сосудами, быть затоптанной впечатанными в землю лестницей следами танков.
29
Как раньше Евгения откровенничала на щиплющие темы с Владимиром, так теперь лакомо было открывать новые грани в Максиме, исследовать разные, а порой и противоположные реакции на одни и те же свои слова от разных людей. Поначалу он сторонился ее, отзываясь неохотно и вообще явно тяготясь ее неотступным желанием облегчить его и свою душу в диалоге. Но постепенно ее живость, мягкость и светлые, всеобнимающие глаза, смотрящие не в упор, но и не сквозь, обернули его на сторону Жени. Сторону, к которой по неуклонной теперь убежденности Владимира обязаны были примыкать все достойные люди. Он рос, развивался, что-то приобретал, что-то забывал, менял свой взгляд на мир и населяющих его людей… Порой ему становилось по-настоящему страшно, насколько изменит его мироощущение и качества день грядущий. Но при всем этом Владимир определенно не хотел возвращаться в довоенное время, ничего толком не знавшее, не понимавшее суть вещей и процессов, время в тумане.
«Наряди Макса в форму гусара – получится офицер времен, да и, пожалуй, характера Лермонтова», – думала Женя, поддаваясь романтизму облика и истории нового знакомого. Все получалось у него легко и непринужденно, пусть и с некоторой стремительностью, даже напором. Но тем было острее.
– Среди великого множества развитых и даже одаренных людей если найдется один мудрый, это будет невероятным подарком, – озарился Максим фразой в ответ на какое-то ее наблюдение.
– Порой я вижу, как вы с Владимиром похожи. Страна дала вам неплохое образование, вы сами развили свои суждения непрерывной внутренней работой и анализом. И тем не менее как истинные мужчины вы все что-то делите, не хотите уступать, не хотите смиряться.
Максим хмыкнул, но промолчал со свойственной ему скупостью движений и выражений эмоций. Он удивлялся, как просто, по случайности нашел таких людей. Раньше искал их отчаянно, но приобретал там, где они должны были водиться, подделки. Разыскивая мыслящих, он находил притворяющихся такими, но никак не их самих.
– Может, мужчины могут дружить, только если лишены здоровых амбиций. Или если по крайней мере один в тандеме лишен.
– Да не только мужчины, но и все люди. Вот почему дружба так легко складывается в детстве – нет еще этих досаждающих оттенков личности. И так тяжело сохранить ее во взрослении. Уходишь дальше или недотягиваешь, меняешься, друг меняется…
– Да и с любовью то же самое, по сути…
– В любви легче! – возразила Женя убежденно. – Легче всегда быть рядом и влиять друг на друга. Поэтому меняешься сам, меняешь и партнера. А когда человека раз в неделю видишь…
На время беседа прервалась.
– Было время, – сказала Женя Максиму, – я думала, мы и впрямь родственны с Володей. В войну я часто думала, жив ли он. Этот человек всегда останется тем, кто был очень добр ко мне в трудные минуты. Теперь он изменился и даже пугает временами. Против воли я ощущаю какой-то барьер, как с мужем. Он стал так мстителен по отношению к этой девушке, моей падчерице… Я сама от нее не в восторге, но он чрезмерно злится на нее. Их же связывало что-то вроде любовных уз.