Волки не ожидали этого, они забыли и думать о нем и все внимание свое устремили на добычу. Для них было большой неожиданностью, когда огромный гнедой с тыла ударил второго волка и швырнул его в снег, торопясь к вожаку. Могучее копыто опустилось как раз в ту минуту, когда вожак обернулся навстречу гнедому. Копыто коснулось нижней его челюсти, и челюсть бессильно повисла неподвижным привеском. Когда старый гнедой обернулся к другим волкам, клочья серой шерсти торчали у него в зубах.
Вот тут-то и появился Дымка. Он кинулся прямо в свалку, и, когда второй волк, выбравшись из сугроба, приготовился к схватке, которая должна была стоить жизни гнедому, Дымка с быстротой молнии выбросил ногу вбок. Копыто врезалось в переднюю лапу волка, у самого тела, и отшибло ее прочь, точно острым заступом.
Во время этой схватки, лязга зубов и ударов копыт, когда в одно мельканье слились и гнедой и мышастый, третий волк скрылся. Бешеные кони отбили у него аппетит к жеребятине; избежать смертоносных копыт – вот все, чего он хотел.
Если бы волки сначала напали на двух лошадей, втроем они могли бы поспорить с ними. Но они видели перед собой одних жеребят – и просчитались.
Одинокому волку не приходилось упорствовать. Он уступил.
Луна растаяла в небе, пришел рассвет. Посреди равнины, по колено в снегу, маленький табун добывал себе корм. Ни на одной лошади не было ни царапины, будто они и не видали волков. Но, конечно, если бы не Дымка и его гнедой друг, то дальше рассказывать было бы не о чем.
«Яп-яп!» Завывание койота доносилось с холмов, и, по мере того как подымалось солнце, темные тучи вырастали над горизонтом с северо-запада, будто готовясь дать бой горячим лучам.
К полудню завыла метель, и табун встретил ее на полдороге к своей котловине, к убежищу, покинутому в грозную минуту.
Ночью послышался вой одинокого волка, и с юга донесся ответный вой, протяжный, злой и угрюмый.
Дымка захрапел, но гнедой только приподнял голову и повел ушами. Он знал волков и знал, что они в эту ночь не вернутся назад.
Буран кружился весь день, он засыпал овраги глубокими сугробами, потом ветер улегся, и снег повалил лениво и медленно. Бугры над остовами павших быков стали выше, и к ним прибавился новый. Большой серый волк лежал под этим бугром, – причиной его смерти была раздробленная челюсть.
Месяца два-три спустя ковбой заарканил трехногого волка и, осматривая место, на котором не хватало ноги, сказал:
– Шут его знает, какая пуля так чисто отбрила ему лапу!
Долгой, тягучей зиме, казалось, не будет конца. Снег был глубок, и хотя солнце карабкалось в гору и все дольше стояло в небе, незаметно было, чтобы прибывало тепло. Лошадям приходилось несладко: добывать корм из-под снега становилось труднее с каждым днем, они теряли в весе и в силе. От прежнего лоска не осталось и следа, все кости были наружу.
Потом стало теплее, сугробы осели, и по солнечным склонам холмов потекли ручейки. Медленно из-под снега стали выбиваться сухие былинки. Казалось, не дни прошли, а недели, прежде чем обнажилась отава. Еще немного – и зеленые стебли свежей травы пробились сквозь бурый войлок. Зима и ее опасности остались позади. Прерия из белой стала бурой, потом зазеленела. Зимняя шерсть полезла клоками, глаза лошадей заблестели, и скоро ребра их исчезли под слоем жира и под гладкой шкурой. Новые игривые жеребята появились в табуне, а когда табун выбрался в открытую прерию, он встретил телят с белыми, блестевшими на солнце мордами.
Дымке все было впрок, каждая жилка его играла здоровьем, и, когда он со старым гнедым, к которому, казалось, снова вернулась юность, носился по простору, оберегая жеребят, это было красиво, как красива всякая настоящая жизнь.
Месяцы мирно текли, и табун бродил по прерии, нисколько не заботясь о том, где застанет его рассвет. Высокий зеленый корм был повсюду, его было вволю, быстрые горные потоки замедляли свой бег по долинам и приносили влагу тополям, досягавшим неба и ронявшим прохладную тень. Скорее по привычке, чем из-за жары, табун однажды направился к подножию холмов, а потом поднялся и выше в горы. Может быть, в горах был свежий воздух, может быть, лошадям нужна была перемена кормов, а может быть, слишком часто на открытых равнинах встречались всадники и от этого им было неспокойно. Но от всадников скрыться было нелегко, и как-то добрых полчаса держался в полумиле от них верховой с биноклем в руках, осматривая табун, который бродил по крутому склону, нимало не подозревая о том, что с него кто-то не сводит глаз.