Хотел Широков незаметно покинуть барскую площадку, которую опекал Бузовский, но что-то удержало его, и он остался стоять под корявым развесистым дубом, от которого почему-то пахло хлебом. Может, это был особый дуб? Хлебный, сухарный или что-нибудь в этом роде?
Бузовский, по-хозяйски заложив руки за спину, прошелся по площадке, осмотрел механизмы и людей, в нескольких местах остановился, выговаривая что-то рабочим. Те почтительно согнулись перед ним, покивали согласно стрижеными головами, украшенными тюбетейками, и вновь принялись за дело — вполне возможно, с учетом замечаний, а может быть, и нет: нынешних работяг, зашибающих деньги на стройках, — и немалые причем деньги, — понять бывает трудно, но Бузовский и не стремился их понимать.
Он отдавал приказы, при этом нисколько не сомневался в том, что приказы эти будут исполнены.
Из подъезда строящегося дворца неожиданно вышел человек, которого Широков узнал сразу — это был тот самый чиновник, что требовал от него карту Снежного озера и здешних мест, — злится этот деятель, наверное, до сих пор… Наверняка злится, ибо чиновники злопамятны.
Увидев Бузовского, молодой человек призывно помахал ему рукой и поспешил навстречу. Не все майоры бывают тупы и упрямы, как Широков, есть, слава богу, еще офицеры, которые понимают, какое важное государственное значение имеет эта стройка, только благодаря таким людям еще стоит на ногах наша страна, — не будь Бузовских, мы бы давно лежали на боку…
Продолжая бодро взмахивать рукой, чиновник шел на сближение с Бузовским, к Широкову же на сближение тоже шла целая группа — таджики, наряженные в голубые рабочие комбинезоны.
С собою таджики несли здоровенную бензиновую пилу, предназначенную, наверное, для того, чтобы резать под корень гигантские африканские баобабы. Широков оглянулся: чего же тут пилить? Не дуб же, под которым он стоит, — этому дереву не менее ста пятидесяти лет, а может, и все двести — за снос такого реликта можно запросто угодить под статью Уголовного кодекса.
Было жарко. Вдохновленные теплом, особенно громко кричали разные цикады, кузнечики, сверчки, пожиратели листьев, жуки, прочая живность — вполне вероятно, древнего происхождения, — Широков только сейчас обратил внимание на этот неистовый хор, покачал головой: уж не к дождю ли эти громкие песни, а? Либо к чему-нибудь другому, более значимому?
Чиновник обнялся с Бузовским, майор доброжелательно похлопал его по спине, будто любимую лошадь, приносящую в зубах золотые яйца… Слишком много значило это похлопывание по спине.
Таджики тем временем окружили Широкова, положили на землю пилу с крупной зубастой цепью и, задрав головы, чтобы получше видеть макушку дуба, начали что-то обсуждать. Жаль, что Широков не знал таджикского языка… Он покосился на таджиков, оглянулся. Рядом с дубом-гигантом росло еще несколько дубов, но по сравнению со старейшиной они были малыми детишками — не дубы, а дубки. Детсадовцы.
Растут эти деревья медленно, приживаются трудно. Неужели таджики получили приказ спилить их? У Широкова при мысли об этом даже заломило виски — проникла туда боль и осталась, не желая выбираться. Тьфу!
— Вы чего собираетесь делать, громодяне? — спросил он у таджиков.
— Ты нам это… мешаешь, — сказал ему один из пильщиков, рослый накачанный парень с жидкой курчавой порослью на подбородке — похоже, старший в бригаде.
Судя по глазам парня, он был готов спилить что угодно, лишь бы ему за это заплатили.
— Как это так… мешаешь? — Широков не выдержал, даже подбоченился — жест был хозяйским.
— Мы сейчас это… пилить будем, — сказал ему бригадир.
— Что будете пилить?
— Все!
— И этот дуб тоже? — Широков постучал носком сапога по основанию дуба, обтянутому прочной, от времени затвердевшей, как чугун корой.
— Да, — бригадир сплюнул через нижнюю губу, — его будем пилить первым.
— Он находится под охраной государства, — сказал Широков.
— Ничего не знаю. Мне приказано спилить — я спилю.
Широков передвинул кобуру пистолета на живот, предупредил таджика:
— Только попробуй!
У того в глазах зажглись опасные холодные огоньки, он аккуратно отступил от Широкова и что-то сказал своему помощнику — маленькому, лысому, в нарядной плисовой тюбетейке, надежно прикрывавшей голую макушку.
Помощник выкрикнул тонким сорочьим голосом: «Ага!» — и затопал кедами по тропке, ведущей к строящемуся зданию, только тонкие китайские штаны его зашуршали на бегу крахмально. Подбежал к Бузовскому, продолжавшему обниматься с чиновником, будто с родной мамой, прокричал что-то.