- Дымыч, а ты и русалок видел? Раз с таким знанием дела заприметил, - хохотнул Пашка, усаживаясь на траву около лужи.
- Чтоб ты понимал, я не просто видел, Пашка, - сообщил Дымыч, выпустив огромное облако дыма. - Даже под чары попал одной такой особы.
Пашка заинтересованно уставился на Дымыча, утирая проступившую от дыма слезу.
- Дымыч! Ты, под чары? Не верю! - рассмеялся Пашка, стягивая мокрую футболку.
Дымыч задумчиво уставился куда-то вдаль, Пашка даже невольно проследил направление его взгляда, но ничего, кроме нависших над забором ветвей сливы не увидел, а выражение лица у Дымыча было таким, будто он увидел что-то очень дорогое, как приятные воспоминания.
- Был я молод и неразумен, - начал Дымыч, выпустив еще одно облачко дыма. - В ту пору болел я практически каждой девушкой, что заговоривала со мной или привлекала внимание. Научиться спасаться от такой напасти - задача сложная. Но это только мужчина поймет. Что тут женщинам ветреным пояснишь? Невдомек, как мы из-за них страдаем...
Пашка старательно закивал головой, но ни слова не произнес, чтобы не вспугнуть такой любопытный рассказ Дымыча.
- Намаялся я со своими горячностью да страданиями, и решил уединиться, - говорил Дымыч, доставая еще один кисет с табаком из кармана. - Предложили мне тогда пойти поработать на одной лодочной станции. Никакого туризма там не предполагалось. База строго мужская, рыбацкая. Да кто бы мог предположить, что попаду я из огня да в полымя...
Дымыч вытряхнул из трубки пепел и стал готовиться набивать ее заново. Пальцы у него ловкие, аристократично изящные, как будто Дымыч не по стройкам да лодочным станциям подрабатывал, а в консерватории виртуозно инструмент пользовал.
- Как только прибыл я в это отдаленное местечко на берегу реки, так сразу ее увидел. Понял тогда, что пропал, не уйти мне от неизбежного. Как же я смогу не залюбоваться такой изящной девчонкой с длинными русыми волосами и небесно-голубыми глазами? Вранье это все, что надо волей обладать. Куда моя воля в тот момент подевалась, до сих пор сказать не могу, - рассказывал Дымыч.
Пашка же зачарованно наблюдал за его точными выверенными движениями. Ведь как будто точно знал Дымыч, какая щепотка табака его странного нужна, да как ее уплотнить надо в трубке для комфортного курения.
- Вот и остался я там, Пашка, травмы лечить душевные свои. Думаю: раз уж так сошлось, значит, правда клин клином вышибается. Вот что скажу тебе на заметку. С каждой неудачей твоей по части прекрасного пола добавляется в тебе самом особого понимания и мастерства. Это становится чем-то упоительным, как охота, если уж с настоящими мужскими занятиями равнять. Не стал я сразу горячность и интерес показывать, а принялся наблюдать за девчонкой. И надо отметить в том особое удовольствие. Она, как статуэточка прекрасна, изящна каждым движением, легка необыкновенно. А волосы ее только кажутся русыми, на самом деле, если приглядеться, то спадают они по точеным плечикам тяжелыми волнами, где так и чередуется светлый локон с локоном, что чуть темнее, как в морской волне изумрудная вода чередуется с пенным гребнем.
Дымыч поднес к трубке огня и затянулся. Пашка все время хотел уловить тот момент, когда Дымыч доставал спички или зажигалку, и не мог. Такое ощущение было от трюка Дымыча, что он будто пальцами трубку разжигал.
- Было в ней и то, что больше всего влечет, - Дымыч выдохнул дым, что смутно напомнил запах моря. - Это такое особое умение девушек - казаться обаятельно-смешными и трогательными. Могла Марина сотворить самую нелепую неловкость, но именно так: рассыпаясь смехом звонким, как будто капли летнего дождя, что радугу рождают. Упасть с мостков в воду, неловко шагнуть в лодку, уронить что-нибудь - это все то, к чему мы привыкли и чего ожидали от нее. Улыбались, когда встречали ее, проспавшую, встревоженную и растерянную. Весь день она просиживала в маленькой комнатке конторки, ведя учет и продавая рыбакам заезжим услуги нашей небольшой и неказистой конторы.
Дымыч опять затянулся и вздохнул, будто углубившись в свои воспоминания.
- Жаркими деньками она отправлялась искупаться на дальний пляжик, подальше от приставучих рыбаков, а мы с Петровичем садились за накрытый ею стол. В этот момент зачастую мы и обсуждали ее с особым вкусом. Петрович и сам был личностью колоритной. Его на базе старожилы звали водяным за длинные прямые волосы и вылинявшую тельняшку, которую он и не снимал, кажется. Рассуждали мы о ней особо, до деталей смакуя все мелочи. А тем она нам давала очень много. Заодно мы бдительно обсуждали каждого приезжего рыбака, что оказывал ей знаки внимания. Но однажды Петрович родил во мне неуемное желание. Всего-то одной фразой: «Слыхивал бы ты, как она поет, вообще бы на край света за ней отправился». Вот тут, Пашка, я и спятил, стал вертеться вокруг Марины, улучая момент, когда можно будет ее попросить спеть. Долго не выходило у меня... Беда мне помогла в этом, как это ни нелепо, но все именно так и произошло.