– А кузнец? – Сидевший в углу рванул бубенчик у ворота, словно ему стало трудно дышать.
– Кузнец-то? – ощерил мелкие зубы рассказчик. – Кузнец, должно быть, в лесу остался. Он ведь, как ты, вино мое тёмное выпил, а я, как и сей раз, – в рот-то не взял.
Дёмка с волком неслись по тропинке, протоптанной ворами в обход болота. Спрямляя путь, Дёмка продирался сквозь ветви и перепрыгивал через поваленные стволы. Он спешил. Он смутно чувствовал, что нож с финифтяной рукоятью мог подтвердить зародившуюся когда-то догадку. В том, что в могильной яме он поднял собственный нож, сомневаться не приходилось. Не у каждого князя найдётся клинок, сваренный из трёх полос: по бокам железо, средняя полоса стальная. Сколько бы ни стирались железные боковины, середина всегда проступит режущим остриём. Но главной приметой, что нож принадлежал Дёмке, служили финифтяные узоры на рукояти, сплетавшиеся в заглавное «Д», начальную букву имени Дементий. Отец с сестрой изготовили нож, когда Дёмке исполнилось двенадцать лет. Жаль, недолго пришлось радоваться подарку: пропал. «В лесу ты нож обронил», – говорила Иванна. «Лупан украл, он давно зарился на редкий клинок», – был уверен сам Дёмка. Он хотел призвать Лупана к ответу, но вскоре не до того стало, да и Лупан исчез.
Подлесок начал редеть. Низкорослые берёзы уступили место рвавшимся вверх соснам. Открылся притулившийся меж двух стволов ветхий шалаш. Рядом что-то белело. Апря резко остановился, присев от напряжения на задние лапы. Шерсть на спине поднялась дыбом. Дёмка на Апрю внимания не обратил, рванулся вперёд. Но до шалаша не добежал, тоже остановился. Ноги сами собой приросли к земле. В ушах пошёл гул.
Перед входом в шалаш, запрокинувшись навзничь, лежал мужичонка в разорванной по вороту белой рубахе, в перепачканных углем лаптях. Глаза мужичонки мёртво и пусто смотрели в небо. На лице и на шее под встрёпанной бородой синели неровные пятна. Дёмке пришлось однажды видеть такие.
Медленно, чуть не ползком, приблизился волк, поднял морду, завыл. Дёмка заглянул в шалаш. Внутри было пусто, только у входа валялась оброненная золотая бляшка. Дёмка обошёл вокруг шалаша – никого. Убийца покинул место, где совершил преступление. Дёмка отсёк от старого дерева пласт коры. Он двигался, словно во сне, но голова его работала ясно. Мысли звено за звеном собирались в единую цепь. Получалось страшное. Чтобы завладеть всей добычей, один из могильных воров избавился от другого. Убит мужичонка той же рукой, что умертвила отца. В могильной яме убийца оставил украденный ранее нож. А так как нож был украден Лупаном, то из этого следовало неопровержимо, что убийцей отца был Лупан. Дёмка оторвал взгляд от коры, на которой ножом выдавливал буквы, поднял голову. Он догонит убийцу, в лесу ли тот или успел выйти из леса. Он найдёт его, если даже придётся искать всю жизнь. Если понадобится пересечь все земли, переплыть все моря, он сделает это.
– Отправляйся домой, – сказал он Апре. – Твоё дело – оберегать сестру.
Глава V. КНЯЖИЙ ЗОВ
Окружённый сыновьями и родичами Андрей Юрьевич, в синем с красной каймой корзне, накинутом поверх узорчатого кафтана и заколотом на плече полыхающим яхонтом,[9] стоял на открытой площадке высокой угловой башни. Внизу по обе стороны расходились дубовые плахи стен, вознесённых владимирскими градниками на гребни насыпных валов. Без года полвека назад заложил Владимир Мономах город-крепость и назвал своим именем. Полвека и для людей не срок, для города – вовсе малость, однако разросся дедов Владимир. На закат поднялись строения нового княжьего подворья, с теремами и белокаменной церковью; на восход, где шустрая речка Лыбедь сворачивала к могучей своей сестре полноводной Клязьме, потянулось околоградье-посад.
Синие тени от облаков, проплывая над избами и землянками, задевали островерхие крыши, не спеша сползали в овраг и, выбравшись, тихо скользили по золотистым коврам полей, раскатанным до самого леса. Со стороны иссиня-зелёной клязьминской поймы тянуло лесными запахами. Река уходила в тёмные глуби мохнатых лесов, уводя за собой взгляд. До боли в груди, до обжигавших горячих слёз князь любил эту землю, прикрытую бронёй горделивых молчальников-сосен, шумливых нарядных берёз, одетых в лишайник нахмуренных елей. Он знал, что стоявшие рядом чувствуют так же, как он. И словно в подтверждение, Яким Кучков негромко проговорил: