Зима давно обогнала Дёмку. Распустив подбитое метелями корзно, она неслась впереди, наводя повсюду свои порядки. В Чернигов Дёмка вошёл по едва присыпанной снегом окаменевшей дороге. После Чернигова, насколько хватало глаз, лежал рыхлый снег, словно раскатился войлочный белый ковёр. На солнце снег отливал розовым или жёлтым цветом, под деревьями голубел. Дорога сделалась людной. Мчались всадники – успевай лишь увёртываться. Обозами ехали сани. Дёмка присаживался рядом с возницей или, взвалив на сани мешок, шёл налегке, вместе с обозом останавливался на ночёвку. Перед самым Киевом Дёмка расстался с очередными попутчиками. Принято было в селе Большове кормить лошадей и в Киев въезжать поутру. Дёмка решил поспеть в тот же день. Дорога укрыла, уберегла, дорога и в Киев введёт. Если ворота окажутся на запоре, на ночёвку примет посад. Сказывали, киевское околоградье в два раза поболе Владимира.
Только иначе всё повернулось. Дёмка до Киева не дошёл.
Серые сумерки стали тесниться к земле и отбирать у снега цветную окраску, когда встречный обоз заставил Дёмку сойти на обочину. Мимо проехали вооружённые всадники. Они двигались молча, сбившись в тесную кучу, различимые в сгустившейся темноте блеском кольчуг под тулупами и слабым мерцанием притороченных к сёдлам щитов. Следом за всадниками поспешал установленный на полозья возок. Расположились в нём двое. Один, закутанный в подбитую мехом шубу, накинутую на плечи, не вдетую в рукава, развалился на козьих шкурах. Другой, в выворотном тулупе, сидел на краю возка, свесив ноги в противоположную от Дёмки сторону. Лица Дёмка не видел. Мимо проплыли широкие плечи с втянутой головой. Потом снова двинулись всадники и снова сани. На последних санях сидел только возница. За его спиной высилась груда мешков и бочек.
«Припасы, должно быть», – подумал Дёмка, с малолетства приученный лесом подмечать каждую малость. Но мысли сейчас кружились вокруг другого, сталкивались, разбивались, теснили друг друга с беспорядочной быстротой. Будто вихрь подхватил соломинку, мчал и кружил, не спуская на землю, а Дёмке нужно было во что бы то ни стало соломинку эту схватить. Вдруг ноги сами собой оторвались от снега. Дёмка выскочил на дорогу, в три прыжка догнал проплывшие мимо сани.
– Будь отцом или братом родным, – подбежал он к вознице. – Подсади, хоть на малое время. Одному к ночи боязно.
– Не велено, – важно ответил возница. – По государственному делу движемся. Не на показ, людности избегаем.
– Тогда рядом пойду.
– Ишь, упорный. На Чернигов мы едем и в суздальские земли через леса. Сам-то куда путь держишь?
– И я в Чернигов и Суздаль.
– О-хо-хо. Одному в эдакую даль не дойти. Зовут как?
– Дёмкой пока называют.
Дёмка прыгнул в сани и, раздвинув мешки, устроился, как в берлоге.
– Боярина какого сопровождаете? – спросил он из своего укрытия.
– Князя Ивана Берладника в Суздаль везём.
– Самого Ивана Берладника?
– А ты как думал? Попусту детских вдаль не погонят.
– Вот так дела. А рядом с ним кто сидит?
– Слуга ли, палач – толком не знаю. Так ли скажу или эдак – который-то раз совру.
– Из Киева он или откуда?
– И про это не ведаю. Слыхал, что не из южных земель.
Последний вопрос Дёмка мог бы не задавать. И без того ухватил он соломинку, поймал ускользавшую мысль. В первом возке, свесив ноги и уцепившись руками за край, сидел тот, за кем Дёмка, кружа по дорогам, всю осень и зиму гнался. «Слуга ли, палач?» – отозвался о том человеке возница.
Горница с большой изразцовой печью была натоплена до духоты. Прежний истопник со вчерашнего дня исчез. Пришлось приставить другого, и с непривычки новый перестарался. Великий князь и хранитель печати сидели в расстёгнутых на груди кафтанах. Разговор протекал вяло. Оба упорствовали, каждый держался за сказанное, настаивал на своём.
– Поверь слову, великий князь-государь, малым числом отрядил ты детских. Три десятка для дальней дороги ничто.
– Зато отобраны из самых храбрых, один к одному.
– Всё равно. Горстке с полком не совладать. Прикажи сотню отправить следом, того лучше две. Со вчерашнего вечера миновал всего день. Поспеют догнать без труда.
– Со вчерашнего вечера словно банный лист пристаёшь. Сказано, нет надобности отряжать для Берладника всю дружину.
– Поразмысли, великий князь-государь, без гнева. В Суздаль ехать – Чернигов не миновать. Злобность Изяслава Черниговского против тебя известна, не таит он, в голос оповещает. Ну как решится отбить Берладника, вышлет дружину на перехват?
– Тьфу, – вышел из себя Юрий Владимирович. – Надоел, хуже редьки в голодный год. Ещё доедет ли Иван до Чернигова?
Хранитель печати ударил себя по лбу.
– Убил комара! – расхохотался Юрий Владимирович.
– Назови меня дурнем, великий князь-государь, не ошибёшься! – Хранитель печати зажмурил глаза. – Скребу да скребу в затылке: отчего это, думаю, мало воев ты отрядил?
Притворялся лиса-советчик. Всё-то он понял. Сам навёл великого князя на мысль избавиться от Ивана Берладника тихо и мирно, без всякого суда. Сам беглого князю доставил, не поленился за дверью выстоять, чтобы послушать весь разговор.
– Чем без толку по лбу хлопать, лучше делом займись, – отсмеявшись, проговорил Юрий Владимирович. – Сходи-ка с речью к старцу-митрополиту, скажи от меня так: «Кланяюсь земно, святой отец, и прошу твоего благословения. Прости, что сам не могу прийти, немочи и хворь одолели. Вместо себя окольничего посылаю. Увещевания твои запали мне в душу, и я изменил принятое первоначально решение. Князя Ивана Ростиславовича не передал зятю, а отправил на проживание к старшему сыну в суздальские земли. Охрану в сопровождение князя Ивана послал самую надёжную, отрядив три первых десятка из собственной дружины. О чём тебя, святой отец, первым уведомляю». Что скажешь, окольничий, ладно ли составлена речь?
– Каждое слово вразумительно и находится в соответствии с истиной. Но скажи ещё, великий князь-государь: кто кроме нас двоих знает, какой дорогой отправлен Иван Берладник?
– В том-то и хитрость, что в тайности собрались, в тайности затемно выехали, – проговорил довольный собой Юрий Владимирович. – Никто ничего не видел, никто ничего не слышал. Детским отдан приказ строжайший селения стороной объезжать, на ночёвку останавливаться в лесу.
Великому князю ли было не знать, что у стен имеются уши? Сколько раз через слуг сам чужие тайны выведывал, тут же – словно затмение накатило. Киев наводнён был берладниками. Медоварами, конюхами и псарями они устраивались служить на княжьей кухне, конюшнях, на псарне. В городском и пригородном дворцах постоянно строились погреба, житницы, сушила. Среди древоделов-плотников махали топорами берладники. Федька Жмудь приглянулся великому князю за богатырский рост и был переведён из плотников в истопники. Кому нужно было услышать – услышали. Те, кто ждал вестей, дождались. И прежде чем Иван Берладник в подаренной великим князем дорогой лисьей шубе уселся в возок, через городские ворота по одному выехало несколько всадников. Не спеша, они разъехались по околоградью, одни держа путь на Черниговскую дорогу, другие – к югу. Отъехав на два перелёта стрелы, всадники пустили своих коней вскачь.
Стоянку новые Дёмкины спутники устроили на опушке леса. Запалили костры, задали коням корм. Детские расселись вокруг большого костра. От одного к другому двинулся ковш-братина, наполненный хмельной медовухой. Детские пили, пели, байки рассказывали. Громкие голоса свои не умеряли, смех не таили.
Дёмка издали наблюдал, как вечерял князь Иван Берладник. Выпростав из-под шубы руки, князь принимал от Лупана то кусок мяса, то кубок. Отсвет пламени падал на железную цепь и обручи, обхватившие запястья. Лупан подавал, отходил, наклонялся. Казалось, что рядом с князем мечется короткая неуклюжая тень.