Среди весёлых забав подворья не позабыл Дёмка про камень. «Камнесечцем я буду, – сказал он Ивану Ростиславовичу. – Уже начал первую выучку, из-за Лупана оставить пришлось. Эх, камень бы мне сюда». Князь Иван привязался к «меньшому», всё для него был готов раздобыть. Камень, однако, пришлось бы везти издалека. Южная Русь строила из кирпича. Кирпичной горой возвышался черниговский храм. Камнесечцы поблизости не работали, каменоломен не значилось ни одной.
Дёмка расположился под яблонями на берегу небольшой речушки, огибавшей подворье со стороны сада. Над головой разноцветным шатром нависали ветви в розовых и белых цветах. На земле, прислонённая к кочке, лежала дубовая толстая плаха размером со стенную плиту. Дёмка углем наводил очертание птицы и тут же стирал неудавшиеся места. Уголь снимался с дерева плохо. По светло-бурой доске расползались грязные пятна. Круглая птичья головка с раскрытым клювом скрылась под чернотой. «Ничего, – успокаивал себя Дёмка. – Закольником выправлю». Дёмка резал третью доску. Дубовая древесина в твёрдости почти не уступала известняку, и работать можно было орудиями, предназначенными для камня. Дёмку это устраивало. Он не дерево резал. Он учился на дереве камнесечному мастерству.
«Стук-постук, стук-постук», – заходил по доске широкий закольник. Звук был не звонкий – глухой. Скорость ударов менялась. Медленней всего пробирался закольник возле головки и клюва. Сложность в том заключалась, чтобы клюв был раскрыт. С раскрытым клювом птица песни свои выпевает.
Из всех развлечений подворья Дёмке больше всего полюбилось слушать музыку. Он с нетерпением ждал, когда рассядутся игрецы. Гудошники обопрут о колено корытце гудка, отставят в сторону выгнутые смычки. Гусельники уложат гусли, начнут проверять, как натянуты струны, приговаривать:
Ударят разом смычки, задвигаются быстрые пальцы. Слетят со струн звуки, сплетутся в звонкий венок…
– Долбишь, словно дятел. По стуку тебя нашёл.
Из-за деревьев появился Иван Ростиславович, сел, уперев в землю подошвы мягких красных сапог, принялся разглядывать.
Любимым занятием князя была война. Подвиги, опасность, добыча, риск и громкая многоголосая слава – вот что казалось ему самым главным. Но к Дёмкиному призванию князь относился с почтением.
– Первым был вырезан девичий лик и назван Иванной, вторым появился Апря, – проговорил Иван Ростиславович, не отрывая глаз от доски. – Птицу с хвостом в три волны как назовёшь?
Вместо ответа Дёмка сам задал вопрос:
– Один человек говорил, что в камне душа живёт. Если душу пробудишь, камень заговорит. Что же тогда надо сделать, чтобы камень запел? Можно ли музыку в известняке передать?
– Разве музыку передашь? Бестелесна она, формы видимой не имеет. Вот скоморохи – те в киевской Софии изображены.
– Скоморошья потеха в церкви. Разве бывает такое?
– Значит, бывает, коли сам видел. – Иван Ростиславович улыбнулся во всё лицо. – Как станешь на хоры взбираться, тут они в южной башне тебе и выплясывают, и на дудках дудят.
Внезапно киянка вырвалась из Дёмкиных рук и взлетела выше деревьев. Дёмка вскочил, чтобы поймать орудие на лету. Но Иван Ростиславович был уже на ногах. Он мигом перехватил занесённую кверху руку, рывком бросил Дёмку на землю. Падая, Дёмка успел метнуться под ноги, обутые в красные сапоги. Иван Ростиславович не устоял, повалился рядом.
– У тебя пойдёт! – крикнул он Дёмке. – Главное, страха не знаешь и двигаешься стремительно. Сила в сече – пустое. Сноровка и храбрость одерживают победы.
Иван Ростиславович легко поднялся, принялся отряхивать прилипшие травинки, белые и розовые лепестки.
– Баловство с тобой к вольной жизни память мою оборачивает. Ты же хитрости боевой науки со вниманием перенимай. Научишься биться в ближнем бою – любого врага одолеешь.
– Один заимелся враг – и того не разыскиваю, на месте сижу.
Дёмка помрачнел. Встав на ноги, отвернулся.
– Потерпи. Городов и селений в южных землях не счесть.
– Федька Жмудь больше года молчит. Ещё долго ли ждать?
– Думаешь, мне легко? Пустое слово, что на свободе. На самом деле такой же пленник. Заложником против великого князя Изяслав меня держит, а бежать из Чернигова – схватят.
Иван Ростиславович замолчал. Он увидел, что Дёмка повернул голову к саду и настороженно вслушивается. Мгновение спустя, опережая друг друга, Иван Ростиславович и Дёмка неслись через сад. Подоспели они в самое время. На подворье влетел чёрный от пыли скоропосолец, кубарем скатился с седла, топоча сапогами, вбежал на крыльцо. В тот же миг понеслась по Чернигову злая весть: «Умер великий князь Киевский. Нет Мономахова сына больше в живых».
Следом за скоропосольцем к Изяславу Давыдовичу явились киевские послы: «Ступай, князь, на Киев. Юрий умер».
«Князь же прослезился, – записал летописец. – Воздел руки к богу и вымолвил: „Благословен ты, господи, что рассудил меня с ним смертью, а не кровопролитьем“.
Глава III. СОФИЙСКИЕ СКОМОРОХИ
Великий князь Киевский скончался 15 мая. Скрутило в пять дней. Занедужил Юрий Владимирович, воротясь от Петрилы. Пировали у боярина весело, пили-ели без меры, счёт выпитому не вели. Боярин Петрила начальничествовал над сбором торговых пошлин – должность из хлебных – и своего благодетеля-князя принимал торовато, ни в чём не скупясь. Яства на стол подавались отборные. Вина в серебряных кубках играли стоялые, вывезенные из заморских стран. Съеден ли был лишний кусок, время ли подоспело? Лекари не спасли.
Как пузырь на воде всплыл и кругами пошёл слух, что опоили великого князя на пиру у Петрилы отравленным зельем. Откуда ни возьмись, появились неведомые людишки, принялись шепотком подстрекать: «Суздальцы нам чужаки, от них все беды. Сами князя отравили – на Киев свалят. Не сносить нам голов, коли суздальцев не прогоним». Тело великого князя ещё лежало в храме, не преданное земле, а обезумевшая толпа уже разгромила великокняжеский дворец. Напрасно митрополит призывал горожан образумиться. Увещевания пронеслись мимо цели, и, покончив с киевским, главным дворцом, погромщики переправились через Днепр, где находились пригородные хоромы. «Бей, жги, громи!» – перестав таиться, в голос кричали смутьяны. Не успевших укрыться дружинников и челядинцев убивали на месте.
Разгром и убийства длились три дня. На четвёртый день во главе своих воев в Киев въехал Изяслав Давыдович. Народ метнулся встречать. Князь ехал на серебристом с белой гривой коне, закованный в серебряные доспехи. Красивое холодное лицо сохраняло неподвижность каменного изваяния. Впереди бояр из старшей дружины гарцевал Иван Ростиславович. Вороной конь выплясывал под статным всадником.
Пели трубы, громыхали звонкие бубны, народ кричал славу. Кого приветствовали – Изяслава ли, во второй раз пришедшего сесть на киевский стол, или героя и удальца Ивана Берладника?
На князе Иване кольчужка поверх красной рубахи жарко горит. У князя Ивана улыбка во всё лицо.
Черниговцы миновали Боричев ввоз, мимо торга проехали через Подол, поднялись в главную часть города, расположенную наверху. Киев словно расколдовали. Смутьяны попрятались. Зверских лиц и взнесённых ножей как не бывало.
Иван Ростиславович вместе с другими проследовал в разгромленный великокняжеский дворец. Дёмка бросился в город.
Жили в давние времена три брата-князя: Кий, Щек и Хорив. Сестра при них единственная подрастала – красавица Лыбедь. Старший брат занимал гору, где Боричев ввоз соединялся с Подолом. Средний брат на другой горе жил, младший – на третьей. Основали братья-князья на трёх горах един город. Одну гору прозвали Щековицей, другую – Хоривицей. Речка, впадавшая в Днепр, обернулась красавицей Лыбедью. Кий всему городу имя своё передал. И поднялся Киев могущественный и прекрасный, обнесённый крепкими стенами, изукрашенный златоверхими храмами, «ведомый и слышимый в каждом конце земли».