Раздольная песня дружины волной катилась по стенам.
– Слава! – подхватывал теснившийся к площадке народ.
Площадка в юго-западной части детинца, обнесённая натянутыми на колья верёвками, была также полна людьми. Середину заняли бояре и княжичи.
Впереди бояр из старшей дружины, об руку с супругой-красавицей, горделиво вскинув подбородок, стоял Андрей Юрьевич. Лица у князя с княгиней ясные. Княжичи смотрят весело. Кафтаны шитьём отливают, шапки в каменьях. Княжна, по правую руку от матери, словно звёздочка рядом с луной.
– Великому князю с княгиней слава! – ликовали владимирцы.
Поодаль от середины, ближе к верёвкам и плитам, сложенным по сторонам, сбились кучно артели камнеделов, плотников, землекопов. К плитам прислонены кирки, лопаты и другие трудовые орудия, а рубахи на градниках праздничные, расшитые по подолу и вороту. Обереги к опояскам подвешены гроздьями.
Иванна с гордостью смотрела на Дёмку. Мальчонкой, тонким, как ветка, был её брат и судьбу свою с камнем связал недавно, однако взяли его камнеделы с собой на праздник. Равноправным стоял он среди артельцев, выглядывая из-за широких плечей Горазда.
В город Иванна пришла до света, и ей удалось занять место, откуда всё было видно. Косу она спрятала под платок, надвинутый до бровей. Платье надела гладкое, без оплечья и поручей. Кто приметит её в толпе в простом неярком наряде?
– Слава великому князю! Слава Владимиру-городу!
Казалось, вместе с людьми кричали стены, хоромы и башни.
На свободном пространстве площадки расхаживали священники. Дьяк Нестор помахивал кадилом с курившейся пахучей смолкой. В огромных ручищах подвешенный к цепочкам дымящийся сосуд казался пращой. Священник Никола поднимал большой серебряный крест и осенял все четыре угла площадки. Повторяя начертанный в воздухе знак, князь, народ и бояре крестились. Снова гремела слава, били бубны, играли трубы. Со стен неслась величавая песня. И вдруг всё стихло. Стоявшие в ограждении расступились. На середину вышел статный высокого роста человек. Пряди волос из-под шапки и коротко стриженная борода отливали медью.
– Строитель, Строитель, – зашелестела площадь. Мизинные люди передавали друг другу неведомое раньше прозвание.
С заострённой палкой-черталом в руках Строитель уверенной поступью направился к месту соединения верёвок, смотревших на север и на восход. Зайдя в самый угол, он приставил чертало к земле, словно перо опустил на пергамент, и двинулся вдоль верёвок, ведя чертало за собой. Затаив дыхание, люди смотрели, как тянется взрыхлённая по краям борозда. Чертало проделало путь в пятьдесят локтей на закат. Поворот. Борозда в пятьдесят локтей протянулась на юг. Поворот. Вдоль южной верёвки борозда поползла к восходу. Три борозды были прямыми. Четвёртую Строитель изогнул тремя крутыми волнами, сделав среднюю больше двух боковых. Спад последней волны он соединил с начальной точкой в углу, помедлил немного, потом вскинул чертало вверх.
– Слава! – грянуло над детинцем, подобно раскату грома.
Внутри площадки чернел огромный квадрат с тремя алтарными полукружьями, смотревшими на восход. Это был образ храма, сведённый к главным его чертам, тень, которую он отбросит, когда полуденное солнце будет стоять над его единственной главой.[16]
– Слава Строителю! Слава Владимиру-городу!
Ударили в землю лопаты и кирки землекопов. Зашевелились и сдвинулись с места огромные плиты. Градники приготовились заложить по углам первые камни фундамента.
Вечером Кузьмище Киянин засветил подвешенную к потолку плошку и, обмакнув перо в чернила, вывел на чистом листе: «Тысяча сто пятьдесят восьмого года, апреля, восьмого дня князь Андрей во Владимире заложил церковь каменную Успения об едином верхе и дал ей слободы купленные, лучшие сёла, десятину в стадах своих и десятый торг».
Глава IX. КАМЕННЫЙ ЛИК
Строитель стоял за городской стеной, на краю Клязьминской кручи. Из-под ног уползал одетый в зелень садов, застроенный избами склон. Вдаль убегала Муромская дорога. Крутые петли реки разрезали долину и терялись в синих лесах.
Хорошее место выбрали Мономаховы градники. Стены и башни они срастили с самым высоким холмом. Холм стал для города как постамент для скульптуры. Город же поднял холм ещё выше и теперь царил вместе с ним над полями, лесами и реками. С какой стороны ни посмотришь – отовсюду открывался Владимир во весь свой размах. С восхода взбирались ряды посадских жилищ, обступивших церквушки. Со стороны лугов и полей, протянувшихся к северу, издалека был виден узорчатый пояс стен с резными шатрами башен. На закат светили светло купола храмов, поставленных основателем города и его сыном. Но главную свою красоту Владимир показывал югу. К шири клязьминской поймы, к сини лесов и лежавшему за тридевять земель Киеву обернул он детинец, княжий двор и хоромы с островерхими кровлями. Южная часть плато была самой высокой. От неё вёл город медленный спуск. И на самой высокой точке южной части плато поднимался и рос Успенский храм.
Со дня закладки фундамента миновало четыре месяца. Тень, очертанная черталом, давно запрокинулась в котлован и скрылась под плитами. Вверх потянулся двойной короб стен. У владимирских градников имелся собственный способ кладки, надёжный и спорый в работе. Плиты они устанавливали в два ряда. Две стены выстраивались друг против друга на расстоянии двух локтей. Пустое пространство забивалось камнями и заливалось крепчайшим раствором из извести и ржаных отрубей, замешанных на яичных желтках.
Грохот, стук, крики, скрежет. Работный гул стоял над детинцем от зари до зари. Он сделался главным голосом города, перекрыл шумливые препирательства торга и перестук топоров Федотовых плотников, тянувших дубовые стены.
Глядя вдаль из-под приставленной козырьком ладони, Строитель слушал, как строится храм. Звуки указывали, чем заняты градники – многосотенная армия, разбитая на артели, как на полки. Ухали кувалды, дробившие известняк. Стучали киянки, закольники, топоры. Под тяжестью плит натужно скрипели канаты, переброшенные через смазанные жиром подъёмники. «Давай! Пошла! Взяли!» – неслось с перекладин лесов.
Возводилось главное здание города, высшая точка, пик всей Владимирской земли. Храм будет строгим и величавым. Матовая белизна камня соединится с сиянием золочёного купола. Опояска из арочек и колонок, одетых в тонкую листовую медь, обовьёт белые стены узорчатой бахромой. Плиты с фигурами, помещённые наверху, ровной глади не помешают. Стены поднимутся цельные, мощные…
Строитель провёл рукой по глазам, словно снимал наваждение, и двинулся на восход по тропе, давно проложенной по гребню валов. Возле коновязи у южной срединной башни его поджидал серый в яблоках конь.
Издали могло показаться, что склоны Боголюбских холмов изрезаны ручьями, а вершины покачиваются, как гребни огромных волн. Вблизи ручьи оборачивались вереницами землекопов, идущих в затылок с корзинами за спиной. Волны превращались в башни, валы и стены, растущие на глазах и меняющие очертания. Всё двигалось, грохотало, тянулось вверх. Строилась гридница и оружейная, возводился дворец в два яруса. Обращённая главным входом к закату, поднималась Рождественская церковь. Внутренний переход через лестничную башню свяжет хоры церкви с дворцом.
В стороне, куда не долетала выбрасываемая земля и где грохот был приглушён вставшими в ряд берёзами, расположилась артель камнесечцев. Состояла артель из восьми человек: сам Горазд с сотоварищем-москвичом, владимирец, работавший с ними в Ростове, и четыре болгарских резчика из числа явившихся на княжий зов. Восьмым к артели прибился Дёмка. В закрытом помещении по летней поводе камнесечцы нужды не испытывали. Защитой от солнца служил дощатый навес, уложенный на столбы. Задняя стенка образовалась из плит, припасённых для вымостки большого двора.