Никому Иванна не говорила, что отцовым наследством были не поделки, что передал он другое богатство: финифтяное рукомесло. Кто станет покупать девичьи забавы? И поглядеть-то не захотят, а Гордееву работу всякий с радостью купит.
– Узорочье, – повторил Евсей, пряча подвески в обитый сукном сундучок. – Хоть сейчас на подворье беги, государыне-княгине показывай.
– До самого Суздаля будешь бежать?
Кузнецова дочь держала себя скромно. На торг приходила после полудня, когда схлынет народ. Поздоровается кто с ней – поклонится в пояс, спросят – ответит сдержанно, первая разговор не начнёт. Теперь же, когда про Суздаль заговорила, глаза подняла и усмехнулась весело. Верно, представила грузного Евсея прытко бегущим по лесной дороге.
– Суздаль далеко, княжье подворье близко. – Старый купец удивлённо покачал головой. – Или ты, лесовичка, в самом деле всё знаешь, о чём все владимирские галки благовестят?
– Расскажи, сделай милость.
– Святая икона чудо явила и коней придержала.
– Слышала. Что ж из того?
– А то, что князь Андрей Юрьевич вместе со всем двором назад воротился, во Владимире будет жить.
С торга Иванна вернулась обеспокоенная. Солнце повисло над дальними елями, готовясь скрыться за зубчатой чёрной стеной, а Дёмка с Апрей ещё не вернулись. Дёмка и прежде не раз выходил из леса затемно, скажет: «Прости, что заставил ждать, за дальнее урочище ходили» – и выставит туесок душистого мёда, отбитого у диких пчёл. Или вбежит с охапкой жёлтого зверобоя, закружится, запоёт: «Трава зверобой от всех недугов, семи братьям-богатырям верная подруга». Дёмка – лесной человек: по болоту пройдёт, как посуху, на дерево белкой взлетит. Не беспокоилась бы Иванна, если б не весть, полученная от Евсея. Она-то думала, что князь далеко, а он оказался рядом. Ехал в Суздаль – приехал назад, во Владимир. Что, если князь не выкинул из головы вчерашнее и примется ворошить «чудо»?
Иванна бросилась в лес. У старой берёзы с двумя стволами тропа распадалась натрое. Можно было, спрямив петлявшую в обход дорогу, выйти через тайное урочище к берегу Клязьмы; можно было уйти в обратную сторону, к заросшему ивняком Долгому болоту, где отец добывал руду; можно было отправиться к пчелиным борам. Какую из трёх тропинок выбрал сегодня брат?
Темнело. Птицы заканчивали вечернюю перекличку. Деревья устраивались на ночёвку, кутаясь в темноту, как в войлочное одеяло. Земля не издавала ни звука. Но что это? Иванна шагнула вперёд и прислушалась. Нет, не почудилось. Всё ближе прерывистое дыхание. Совсем рядом мелькнула быстрая тень.
– Апря, Апря, намного ли опередил хозяина?
Иванна наклонилась, чтобы потрепать замершего возле ног волка, и рука натолкнулась на что-то твёрдое. Скрученной в жгут тряпицей к загривку был привязан маленький свёрток.
– Что случилось, где Дёмка?
Волк жалобно, как щенок, заскулил.
За передними лапами под грудью Иванна нащупала узелок, но пальцы не слушались, увязали в шерсти. Узел не поддавался.
– Скорее домой.
Влетев вместе с Апрей в избу, Иванна выхватила из печи уголёк, засветила в светце лучину, ножом перерезала жгут. В свёртке оказался кусок коры. На тёмной гладкой поверхности жуками расползались вдавленные наспех неровные буквы: «Сестре – брат Дементий. Прости. Когда вернусь, всё расскажу». Не отрывая глаз от письма, словно ждала, что проступит ещё хоть полслова, Иванна опустилась на лавку. Обгоревший конец лучины загнулся, как дужка серьги, и упал в корытце с песком.
Глава IV. НОЖ С ФИНИФТЯНОЙ РУКОЯТЬЮ
Никогда бы Дёмка не оставил сестру, если бы не находка у Долгого болота. Больше года Дёмка туда не заглядывал, с той поры, как умер отец, и вдруг ноги сами собой вынесли на знакомую тропку. Много было по ней хожено-перехожено. Отец всё хотел приучить сына к кузнечному рукодельству. «Смотри, какое богатство в наследие тебе оставлю, – говорил отец, вытаскивая из вязкой топи огромные комья руды. – Болото в Богатое следует переименовать. Набито железом, как кошель торгового гостя золотом. По тростнику судить – разливалось здесь озеро. Селение, должно быть, стояло на берегу».
Пока отец управлялся с комьями величиной с бычью голову, Дёмка подготовлял для плавки огонь. Он раскалывал на чурки берёзовые поленья и думал о людях, живших у озера в стародавние времена. Ему представлялись широкоплечие с открытыми лицами охотники и рыболовы. У поясов и на шее висели обереги – волчьи клыки. Женщины расхаживали в платьях, усыпанных звёздами блёсток. В косах мерцали нити озёрного жемчуга. Имелся в селении свой кузнец. Так же пережигал берёзу на уголь, плавил руду, выделывал ножи, наконечники стрел.
Домой они с отцом возвращались затемно, складывали в кузнице вываренные из руды крицы. «Такую чистую руду поискать», – говорил отец, проковывая крицы в прутки, чтобы освободить от шлака. Тайну Богатого болота он скрывал даже от Лупана.
Продираясь сквозь ветви кустов, густо разросшихся по кромке болота, Дёмка едва не свалился в яму. Он удержался на самом краю, успев увидеть, как перепрыгнул через соседнюю яму Апря. Что за наваждение? В прежние времена, кроме угольной ямы, никаких других не имелось, а тут – ещё и ещё одна. Дёмка шёл мимо чёрных провалов, с опаской заглядывая в глубину. Апря держался рядом, любопытничал и поводил носом. Копали недавно. Мох и трава едва успели пробиться на земляных откосах. Копали в меченых местах. Насчитав двадцать семь ям, Дёмка сообразил, что все они расположены под молодыми ивами. Удивительное дело. Словно кто-то задался целью погубить развесистые деревца.
– Всем загадкам загадка, как знаешь, так и разгадывай, – сказал Дёмка Апре.
Волк поднял остроносую морду, поймал принесённую ветром пахучую струйку воздуха и потрусил по склону наверх. На гребне небольшого овражца чернели холмики свежевыброшенной земли. Подоспевший Дёмка увидел яму шире и глубже всех остальных. На дне, присыпанном густо углем, словно на чёрной подстилке, головой к закату лежал скелет.
«Правду отец говорил, что люди здесь жили. Жилища, верно, на берегу стояли, могильные холмы поверху располагались, где суше земля. А уголь – это от пищи, которую сжигали во время похорон». Дёмка присел над краем разрытой могилы и стал разглядывать истоптанное дно. Пожелтевшие кости страха не вызывали. Они были, как камни, как корни, твердью земли. Запах тления выветрился давным-давно. Чуткие ноздри волка уловили совсем иной дух – запах, оставленный могильными ворами.
Их было двое: две пары ног истоптали уголь. Один был обут в сапоги, разорванные по шву у пяток, обувкой другому служили лапти. Неказисты были грабители и не слишком удачливы. Много пришлось им принять труда, двадцать семь ям накопали впустую. Верно, только и знали, что могила находится под молодой ивой, а других примет не добыли. Богатство взяли большое ли? В стародавние времена знатных покойников обряжали в золото, самоцветы. С собой в могилу давали золотые и серебряные чаши с едой, кубки с питьём.
Дёмка подумал, что надо засыпать кости и уйти подальше от места, где сделано зло, – и вдруг вместо этого спрыгнул в могилу сам. Невнимательным ли был его взгляд вначале, когда разглядывал он скелет, или солнце, бившее сквозь ветви развороченного куста, повернуло по-иному, только Дёмка увидел то, чего не приметил раньше. Под костяшками жёлтых пальцев отброшенной в сторону мёртвой руки сиял финифтяной рукоятью оброненный ворами нож.
…В шалаше, прислонённом к двум соснам, поверх грязной тряпицы высилась груда необыкновенных вещей: чаши из серебра с желобками, похожие на рассечённую тыкву, серебряные тиснёные ленты, бусы из сердолика, бусы из серебряных бубенцов с узорными прорезями, витые в косицу браслеты с конниками на концах, шейные гривны, бляшки, очелья. Поверх возвышались золотые византийские кубки на тонких ножках. Свет вспыхивал, бежал, разливался, пропадал в комочках присохшей земли и угля, вспыхивал вновь. Солнцем горело жаркое золото, луной отливало бледное серебро. Мелкие бляшки сверкали каплями на свету, словно сквозь крытую ветками крышу пролился сказочный дождь.