Отец останавливается перекурить, срывает колосок, растирает его в руке и запихивает в рот зёрнышки. Мама смеётся. А у меня в глазах рябит от этого простора вокруг. Всё кажется сказкой – будто бы здесь всюду чудесные дивности какие-нибудь, только гляди.
И точно. Отец вдруг хватает меня и поднимает над собой.
– Пашка, смотри! Видишь, заяц побежал? Во-о-он там! Видел?
Мама не видит.
– Да где же, где? – она вертит головой по сторонам и машет на отца рукой. – Да ну тебя, врёшь ведь, какие ещё зайцы… Ой, зато запах какой тут, мамочки мои! Земляникой пахнет! Пашка, пойдём завтра за земляникой?
Я тоже зайца не вижу, но верю, что он есть. Я во всё верю.
– Не, мы с ним завтра на рыбалку пойдём, – говорит отец. – Какую рыбу хочешь поймать, а? Покажи!
– Вот такую! – с радостью показываю я, растягивая в стороны руки, насколько их у меня хватает.
– Ну и молодец, уху сварим.
Отец опускает меня на землю, берёт сумки, и мы идём дальше.
Снова лес, луга и поля. И как-то неожиданно показывается деревня. Железные крыши домов блестят на солнце. Я слышу, как заливисто-звонко кукарекают петухи, и вдалеке гулко, утробно мычит корова.
Наш дом в самом конце деревни, возле речки. Бабушка встречает нас на крыльце и плачет отчего-то, потом ласково гладит меня по голове и спрашивает:
– Как жешь ты дошёл, миленькай? Устал, поди-тко?
– Нет, – отвечаю я, мне не нравится, что она говорит со мной как с маленьким. Я ведь уже большой, мне почти восемь лет, скоро день рожденья, а она сюсюкается.
– Ну уж, ну уж. Вона весь мокрай какой. Погодь-ка, оботру.
Бабушка трогает мой лоб, шею, норовит вытереть пот платком, но я вырываюсь и бегу босиком к речке по горячей от солнца пыли тропинки. На берегу бегу по прохладной траве, нетерпеливо скидывая с себя кепку, рубаху и шорты. С мостика бросаюсь в речку. Там мелко, по пузо, по грудь. Дальше по шейку и глубже, но мне туда пока нельзя.
Накупавшись, сижу на мостике и болтаю в воде ногами. Смотрю на большой тёмный лес, который возвышается за речкой – далековато до него, но его непроходимая темнота всё равно меня пугает. Это и есть тот самый край света…
В деревне детей моего возраста было двое. Сашка – из соседнего с нашим дома. Сашкин дед – дряхлый, сурового вида – вечно сидел на лавке и курил самокрутку из газеты, и всегда, хоть в самое пекло, в фуфайке, тёплой шапке и валенках. Он ругался, когда мы играли в мяч на его кулишке.
– Идитя отседова, йитить вашу мать! – злобно скрипел он. – Стёкла мне поколитя, сволочи! Вам местов, что ли, мало?
Этого деда никто не любил, даже сам Сашка. А потом он умер. Мы приехали в следующее лето, а на лавке деда нет. Я помню, что почувствовал в себе какую-то тоскливую пустоту. Словно что-то моё хорошее и родное ушло безвозвратно. С тех пор каждое лето во мне просыпалось это чувство. Вроде бы всё по-прежнему, но как-то не так. Как-то хуже всё. Чем дальше, тем всё сильнее. И особенно сильно, когда умерла и моя бабушка.
Это было в конце 90-х, зимой. Отец ездил на похороны один. Летом мы приехали в непривычно пустой дом. В нём неприятно пахло сыростью и будто бы чем-то мёртвым. Несколько дней я боялся по ночам ходить в туалет на улицу, хотя мне в тот год исполнилось двенадцать, стыдно как-то бояться, но ничего не мог с собой поделать – терпел до утра…
Ещё в деревне была Дашка. Она приезжала со своими родителями и младшим братом на машине – красных «Жигулях». Их красивый кирпичный дом стоял чуть на отшибе в начале деревни. Я им завидовал. Потому что от них веяло счастьем и благополучием. Дашка каждое лето приезжала с чем-нибудь таким, чего мне очень хотелось иметь самому: в модных джинсах, с плеером, с электронной игрой «Тетрис». Мы с Сашкой возле Дашкиного дома торчали целыми днями – там всегда было интересно: слушали музыку на магнитофоне, играли в бадминтон, сидели в машине.
Позже мы – и я, и Сашка – делали неумелые попытки с Дашкой, что называется, замутить, даже подрались из-за неё. Но она нас воспринимала только как друзей. К тому же, как только мы все немного повзрослели, у неё в городе сразу появился парень. Мы и отстали от неё по этому вопросу.
Да и дружба наша тоже была так себе – по необходимости. Просто так совпало, надо же с кем-то тусить, когда приезжаешь в деревню. Деревня – это всё, что нас связывало. Время летних каникул. А всё настоящее – там, в городе. У каждого – своё.
Так она, эта детская летняя дружба, и закончилась – сама собой. По сроку. Стоило только вырасти – начать взрослую жизнь: места для деревни в ней уже не нашлось.