Заглушая телевизионные звуки совокупления, истошно зазвонил домофон. Дашка, что ли? Без пяти шесть. Дашка, Дашка!.. Где ты так долго шлялась, сучка, бля, дура тупая?
Вскочил, размашисто дошагал до двери, снял трубку:
– Зай, ты, что ли?
– Открывай, – пропищал домофон.
Открыл, ушёл на балкон восполнить нехватку в организме никотина. Курил глубокими, жадными затяжками, как будто боялся не накуриться. Давился дымом, выпуская жирные серые струи из носа. Закашлялся. Бля, е**ть!.. Надо бросать курить, что ли…
Накурился. Дашка, юная худенькая девица в узких брючках и шёлковой женской рубашке, водрузилась с ногами на кровать, подобрав под себя колени, и рассеянно взирала на потолок. По потолку бесцельными «восьмёрками» ползала муха.
– Чё смотришь-то хоть?
– Х**ню какую-то.
Навалился, сгрёб в объятьях, ртом отыскал рот, звонко чмокнул.
– Чё так долго-то?
– Да в пробке стояла, блин! – с чувством пожаловалась Дашка, как бы не находя слов и потому активно помогая себе жестами.
При этом кисти её рук беспомощно повисли и стали похожи на заячьи ушки. Это была самая основная и самая характерная жестикуляция. Значит, всё нормально. Значит, настроение кокетливое и игривое. Значит, самка желает, чтобы на неё обратили внимание как на самку. Перед зеркалом она, что ли, репетирует эти свои «заячьи ушки»? Или это такая бабья «фишка»?
Опрокинул на кровать, расстегнул молнию, стянул брючки. Мельком заострил взгляд на тёмном, на вид жёстком, как щётка, лобке, явственно проступившем сквозь тонкое розовое бельё. Рубашку и лифчик она сняла сама при помощи «заячьих ушек». Потом легла на живот, сделав упор на локти и уткнувшись лбом в свои кулачки. Попросила пискляво:
– А сделай мне массаж!..
Бля… Понажимал на плечи, погладил по лопаткам, провёл пальцами вдоль позвоночника раз, два, три… восемь раз, опустился к копчику, зацепился за кружевную резинку розовых трусов, оттянул на себя, сжал ягодицы, опять погладил по лопаткам, поспешил к оттянутым вниз розовым трусам, ликвидировал окончательно.
Извлёк орган, раздвинул ягодицы и чиркнул по разделяющей их линии. Ягодицы недовольно вздрогнули и покрылись пупырышками.
– Эй, ты чего там?
– Зай, да ничего, зай, я пошутил, зайчушка…
Орган, осязая пупырышки и слюнявя их липкими выделениями, понемногу насыщался реальностью. Итак. Вот оно, бабье тело. Душевное. «Hi! My name is Dasha. I am from Russia». На, тебе, сучка, бля, дура тупая, «дух». От души, бля. Трын-траву косим, бля. Всю, нах**, скосим, бля.
Привстал, достал из тумбочки «резинку», напялил, запоролся на заю, вставил, протащил руки до сисек, ухватился, с силой углубился. До боли. Самозабвенно и исступлённо продолжил боль, прижавшись ещё плотнее. Тыркнулся. Раз, два, три… восемь раз. Мелко задрожал и с натиском, напористо, выразительно излился спермой.
Тяжело дыша, перевернулся на спину, одну руку запрокинул Дашке под голову, опыляя всё вокруг мужицким смрадом из подмышки, а другой стащил с обмякшего органа «гондон» и бросил его на пол. Удовлетворённо почувствовал себя человеком. И самцом.
Процедил сквозь зубы, потому что рот осознал себя частью тела большого человека и уже не мог извлекать звуки нормально:
– Слышь, а чё там твой брательник стуканул про меня?
– Ничего. Сказал, что видел тебя в пятницу.
– Вот тело, сука, беспонтовое! Знаешь, как за это в тюрьме наказывают?
– А при чём здесь тюрьма?
– А при том! Если баба, то по кругу пускают. И пусть попробует только кому-нибудь не дать. Всем, сука, даст! А если мужик, то петушат по-жёсткому. Ввосьмером, бля!
– Что ты пристал к моему брату? Он ещё маленький.
– Да, маленький, бля. Как за сестрой подглядывать, чё там у неё между ног, так он не маленький!..
– Ты чё? Он не подглядывал.
– Чё? Сама, что ли, показываешь ему свою мокрую…
– Ты дурак или чё?! – не выдержала она и отстранилась.
Демонстративно впялился в телик.
Какой-то бар или ночной клуб. За столом весело гуляли пятеро дядек. Один – здоровяк с рыжей бородой, похожий на викинга, с пивным животом. Другой – такой типичный англосакс, интеллигентный, респектабельный, подтянутый, жизнерадостный, современный, в смокинге, со жвачкой во рту. Третий – темноволосый с проседью, с беспечным, почти отстранённым выражением лица. Четвёртый – плечистый, загорелый, сидел спиной. Пятый, пожалуй, самый молодой – жилистая каланча лет тридцати пяти. Им прислуживал пожилой, замученный, усталый негр. Дядьки, кажется, смотрели футбол. На большом экране перед стойкой бара.
– Вы знаете, что мне на днях сказал Ленин дед? Что она поскандалила с мужем, созвала друзей, и они устроили дикую оргию! – смеясь, сообщил викинг.