Надька, не церемонясь, отвела меня в Ленинское ПТУ поступать на слесаря и как-то незаметно овладела вместо матери этим самым определяющим и последним словом в моей жизни. Она контролировала меня везде, даже следила за тем, как мне одеться и куда сходить, учила, что мне сделать в тех или иных ситуациях. И если ей что-то не нравилось в моих решениях и поступках, грозно выговаривала мне: «Олег, ты что, не слышал, что я тебе сказала?».
Я был уже достаточно взрослым, уверенным в себе молодым парнем, смело держался в общении с людьми на улице, на танцах, потом на работе, но эти слова Надькины отзывались во мне громогласным эхом детской нерешительности. Надька стала для меня большим авторитетом, так что мне не удавалось сделать ничего мало-мальски важного без её одобрения.
Помню лето 1975-го, когда я начал встречаться с Аней, будущей женой. Теперь даже смешно признаться, но меня охватывала какая-то оторопь при мысли, что Надьке не глянется мой выбор. Надьке выбор не глянулся. Аня была такой современной во всём – современной, естественно, в тогдашнем смысле – все эти платьишки яркие до колен, брючки клёш, причёски модные, танцы постоянные, вино, мотоциклы, пляж и такая неистовая, очаровательная, самоуверенная девичья дерзость.
«Олег, я тебе что сказала?! У этой Аньки только одни шуры-муры в голове», – сердилась Надька. Но я её уже не слушал. «Шуры-муры» были в моей голове. Отныне определяющее и последнее слово могла сказать только Аня. И она не замедлила им воспользоваться. «Олежик, ты меня замуж брать будешь или нет? – с лёгкой усмешкой поставила она меня перед фактом – самоуверенно, неистово, дерзко и очаровательно. – Я тебе сказала, долго ждать не стану. Женихи помимо тебя найдутся».
Мы поженились зимой 1976-го и переехали в заводское общежитие. Осенью родилась Галька. Она оказалась единственным нашим ребёнком, потому что… я не знаю… всегда какие-то другие семейные надобности, проблемы и тяготы выходили на первый план.
Анна очень пеклась обо всём, что касалось построения нашего «гнёздышка». Я таскал все эти веточки, листочки, фантики, бумажки, мусор всякий, а она заботливо и самозабвенно строила. И ей всегда чего-то не хватало. Ах, веточек мало!.. Ах, листочки кончились!.. А ты фантиков натаскал?.. Почему бумажек нет в доме, а?.. У всех есть, а у нас нет! Я тебе сказала: видишь мусор – бери, а ты опять проворонил, тьфу на тебя, дурак!.. В итоге не хватило, пожалуй, самого главного – яиц, из которых бы вылупились наши птенцы.
Я же не сильно о том задумывался. Работа, калым. Зарплату – жене, калым – на водку, пиво и сигареты. Ну и на гостинцы Гальке иногда.
Так и жил. Новый год отметили, поработал, сколымил, сто грамм в закусочной перехватил и домой – спать. В выходной дырки в стене сверлю. Раньше как-то так: если мужик более-менее нормальный, то обязательно нужно в доме что-то сверлить, прибивать, переделывать. На Восьмое марта Анне – духи, Гальке – игрушку. Весной в Бабинку, к матери (отец умер к тому времени): огород копать, сажать картошку, огурцы, помидоры. А летом окучивать, поливать, в лесу грибы собирать. И сумки домой – Анна банки закрывать будет. Осенью же «гнёздышко» требует очередной модернизации. Чего у нас ещё нет? Ах, холодильник! Ах, телевизор! Ах, магнитофон Свистуновы импортный где-то достали! А у Таньки Муравьёвой дублёнка за 500 рублей, настоящая! Ты был у Надьки своей? Видал, какой у них сервиз? Между прочим, они машину собираются покупать!
В 83-ем, когда Галька в школу пошла, нам дали малосемейку в микрорайоне на улице Розы Люксембург. Всё «нажитое» туда перетащили. Перетащили, расставили, опять чего-то не хватило. Опять сверлить, прибивать, переделывать. А в 86-ом новый переезд. Тёща умерла, брат же Анны, младший, в Москву к тому времени умотал. И таким образом их однушка на Клары Цеткин тоже к нам перешла. Подумали, подумали и обменяли две на двухкомнатную «брежневку».
Гальке тогда десять сравнялось, при желании нам с Анной можно было подумать и о втором ребёнке, пока не поздно. Увы, оказалось поздно. Вернее, мы даже не подумали. Дети ведь от чего появляются? От чувства, от близости. За десять прожитых вместе лет чувство между нами остыло. Нет, даже не так. Печальнее – чувство остыло и раньше, осталось ещё где-то в общежитии, году так 78-ом или 79-ом. Именно близость ушла, пусть и такая вот – холодная, печальная, бесчувственная.