Без всякого мегафона, приложив ко рту сложенные воронкой ладони, тот закричал на приличном русском языке:
– Эй, земляки! Уходите. Пропустите нас. Вас не тронем. Здесь делить нечего. Захотите, дома будем разбираться. Ждем пятнадцать минут. Потом не жалуйтесь!
– А ну, Вадик, залепи этому попугаю, – попросил Тарханов, потому что фланговая позиция Ляхова вполне это позволяла.
Капитан сдвинулся метра на три в сторону, засек расположение кричавшего и выстрелил. Попал, разумеется. Чуть ниже левого уха. Так и брызнуло!
И вот тут с той стороны действительно дали.
Гулкие хлопки штурмовых винтовок, частое тарахтение пистолетов-пулеметов многократно отражались от сжимающих ущелье скал, сливаясь со звуками ударов сотен пуль о камни и тоскливым воем рикошетов.
Спустя несколько минут эта какофония дополнилась раскатистыми очередями крупнокалиберного «браунинга» или «гочкиса», на удивление быстро снятого с вьюков, собранного и установленного на позиции.
Этот вой, визг и грохот сами по себе вызывали непреодолимое желание закрыть голову руками и как можно плотнее втиснуть тело в щель между валунами. А ведь весь этот концерт означал, что каждый кубометр пространства исполосован сотнями сгустков горячего металла, и ничтожнейшего из них, даже отбитого пулей осколка кремня достаточно, чтобы навсегда поставить в жизнях офицеров преждевременную жирную точку.
Получилось, что паники вызвать у противника не удалось, он отнюдь не обратился в бегство, напротив, отвечает с вызывающими уважение хладнокровием и твердостью духа. Тарханов подумал об этом с разочарованием, но и только. Первый вариант плана не сработал, будем переходить ко второму.
Ляхов же вообще поначалу ни о чем не думал, полностью поглощенный борьбой с собственной вегетатикой и спинным мозгом. Сказать, что Ляхову было страшно в банальном смысле – это сказать совершенно не то.
Страшно ему было, к примеру, когда он занимался скалолазанием. Вот там – страшно, до мерзкого ощущения щекочущего холода в животе и ниже, когда висишь над бездной без страховки, цепляясь кончиками пальцев за трещины в стене.
А здесь – нечто совсем другое, с чем сталкиваться пока не приходилось.
Но чем дольше длилась стрельба, а он оставался невредим, тем отчетливее осознавалась простая мысль. Его жизнь сейчас подобна бикфордову шнуру, зажженному с двух концов. Пытаясь продлить свое существование, укрываясь от пуль за камнями, он тем самым укорачивает его, и жить ему ровно столько, сколько нужно федаинам, шахидам или кто там они есть, чтобы, прикрываясь огневым валом, пробежать по дороге разделяющее их расстояние. И только подставившись под пули, можно попытаться прожить еще немного.
Но это теория, а на практике очень трудно высунуть голову из-за укрытия под свинцовый дождь. Ужасно хотелось верить, что опытный вояка Тарханов справится и без его помощи.
Вадим скосил глаза. Как он и ожидал, майор не потерял самообладания, откатившись в сторону от огневой позиции, лежа щекой на земле и вывернув шею, что-то высматривал в бинокль.
– Эй, командир, что делать будем?
– Задача прежняя. Бери винтарь и осаживай все, что шевелится. Отползи еще дальше вправо, может быть, по пулеметам достанешь…
«Парень держится хорошо, – подумал Тарханов, – пришел в себя быстрее, чем я ожидал».
Чтобы подбодрить доктора, он бросил ему в утешение древнюю поговорку русских воинов:
– Не дрейфь, док. Не мы первые, не мы последние…
– Спасибо на добром слове.
Ему очень хотелось ответить какой-нибудь подходящей к случаю остроумной иронической фразой, но все имевшиеся у него силы, душевные и физические, Вадим потратил на то, чтобы коротким и резким броском пересечь открытое пространство до камней, за которыми лежала винтовка. К счастью, и сама она, и, главное, драгоценный прицел оказались невредимы.
Все вражеские пули теперь летели левее и ниже и казались уже совсем неопасными.
Вадим дополнил патронами полупустой магазин, еще два сунул за голенища сапог, по-пластунски переполз на пару десятков метров правее. Щель между камнями, в которую он выставил ствол «СВД», была не шире ладони. Ляхов закурил и окончательно успокоился.
Ему как раз хватило времени дотянуть сигарету до фильтра, и тут ружейно-автоматный огонь с той стороны резко ослабел, только тяжелый пулемет продолжал гулко бубнить, вслепую шаря трассирующими пулями по площадке перевала.
Человек сорок несколькими группами поднялись в атаку. Вот им должно быть по-настоящему страшно. Или нет? Перспектива немедленно попасть в свой мусульманский рай превращает страх смерти в священный восторг?
Но все же они бежали не слишком решительно, паля перед собой из автоматов и ручных пулеметов сплошными очередями, в белый свет по преимуществу.
Ляхов предоставил их вниманию майора, а сам начал искать среди рыжих камней огневую позицию крупнокалиберного «гочкиса».
И довольно быстро нашел. Пулемет притаился за зубчатым выступом, метра на три выше дорожного полотна, Вадиму виден был массивный ребристый цилиндр пламегасителя-компенсатора, вокруг которого то и дело расцветал бледно-желтый веер огня, и полускрытые пыльной дымкой контуры пулеметчиков.
Ляхов выстрелил пять раз подряд с полусекундными интервалами и тут же залег, прикрывая собой винтовку. Характерный стук «гочкиса» исчез из общего звукового фона, ствол его косо задрался в небо. И в ответ с той стороны к Вадиму не прилетело ни одной пули. Значит, пулеметчики надежно выведены из строя, а стрелкового прикрытия у них поблизости не оказалось. Все, способные держать оружие, брошены на передний край.
И словно в подтверждение внизу размеренно застучал «ПК» майора.
…Боевики бежали дружно. Не слыша ответного огня, они постепенно смелели, ускоряли шаг, подбадривая себя хриплыми несогласованными воплями, так не похожими на дружный рев атакующей русской пехоты.
Тарханов ждал.
Он отчетливо, как это бывает на хорошей цветной фотографии, а не в жизни, видел и отдельные куски щебня на дороге, и красноватую пыль между ними, грязно-зеленые колючки по обочинам, словно плывущие в жарком мареве фигурки боевиков, постепенно, но удивительно медленно заполняющие пространство внутри и вокруг прицельного кольца. И особенно четко посреди этого библейского пейзажа он видел то место, где их положит. Всех.
Дорога там слегка прогибалась, и группа атакующих оказалась словно на дне глиняной тарелки, отчетливо видимая и лишенная всякого прикрытия.
Первый смертник поравнялся с назначенным ему Аллахом местом. Прикусив губу, Тарханов выжал спуск. Затыльник приклада заколотил в плечо, опять потянуло смешанным запахом сгоревшего пороха и ружейного масла.
Сначала упал человек, в которого он целился специально, потом два, три на левом фланге, еще потом фигурки стали валиться одна за другой, но кое-кто продолжал бежать вперед.
Наконец уцелевшие смешались, повернули обратно, и Тарханов стрелял в спины, и буро-зеленые силуэты снова падали, пока пулемет не смолк, проглотив последний патрон.
Из зоны поражения сумели спастись едва ли больше дюжины.
И вот тогда их накрыли минометы. Спрятанные за обратные скаты высот, где их не мог достать и Ляхов.
Одуревший от грохота близких разрывов, от усиливающейся по мере приближения солнца к зениту жары, Тарханов откатился в кювет, под прикрытие массивных колес и кованой рамы вездехода.
Калибр минометов был несерьезный, 50 миллиметров. Уже с 82-миллиметровым по горам особо не побегаешь. И это обнадеживало. По-настоящему опасным могло быть только прямое попадание, шансов на которое не так уж много. Корректировщика у бандитов не было, и большая часть мин падала или недолетами, в пропасть, или с шелестом пролетала над головой и рвалась на безопасном отдалении.
В отличие от Ляхова, который только стрелял, Тарханову приходилось постоянно держать в голове всю картину боя, прогнозировать развитие ситуации, намечать возможные контрмеры.