Струйка дождевой воды с эстакады затушила сигарету Абигейл. Она достала ещё одну и начала её поджигать, отойдя в сторону от струи. Ей вдруг пришло в голову, что и Тим тоже живёт с ней скорее из‑за боязни одиночества, а не из чувства искренней любви. Пока эта мысль распускалась в её голове, ей в спину прилетела пуля, пробив печень. Абигейл упала на асфальт. Самболь, стоявшая рядом, подтянула её к себе за лямки жилета. Она давила на рану стерильными салфетками. Абигейл выла и визжала от боли, пока в один момент не замолчала и не перестала думать вообще о чём бы то ни было. Самболь посмотрела на свои руки, вымазанные густой и тёмной кровью из печени. Ей показалось, что она испачкалась в соевом соусе. Только что рядом с ней был человек, а теперь это уже мясная туша из морозильника, которая тает и подтекает при комнатной температуре.
— Соберись, Нгуен! — скомандовал Пауэрс. — Вторая группа не отвечает, похоже их перебили. Придётся идти нам, атаковать в лоб.
— Я видела гранатомёты у броневика на башне, майор — сказала Самболь. — Пусть ставят завесу.
Она присела к Абигейл и вытерла руки о её штанину.
— Эй вы там, в броневике! — крикнул Пауэрс в рацию. — Дым поставить сможете?
В радиоэфире ответили утвердительно.
— Ну хоть какой‑то от них прок... — сказала про себя Самболь, закрывая веки Абигейл.
На эстакаде раздались хлопки от выпущенных дымовых гранат. Двигатели автомобилей дали газу.
— Гвардия отступила из верховного суда вместе со всеми судьями — говорили по радио из штаба. — Они заминировали здание при отходе. Её величество должна проследовать в резиденцию.
Машины кортежа съехали с эстакады задним ходом, развернулись и направились в город. Здание парковки обволакивал дым.
— Вперёд, Лоси! — бодро крикнул Пауэрс. — Забодаем их до смерти!
В темпе они пробежали через густой дым и преодолели несколько этажей парковки.
Между автомобилями с водородными двигателями они нашли только брошенные пустые подсумки, пустые магазины и гильзы. С решётки заграждения свисали тросы, прицепленные карабинами за прутья. Стрелявшие уже спустились на тросах вниз.
Самболь услышала шипящий звук приближавшейся ракеты. Воздух в один момент разорвался и тряхнул всё до основания.
В Самболь ударился боец и повалил её своим телом на бетонный пол. Она едва сбросила его с себя. Разобрать кто именно это был из сослуживцев она не смогла. Его лицо и кожа были растрёпаны до костей и испещрены мелкими гвоздиками. Самболь подумала что кто‑то очень гнусно поступил, налепив на гранату кучу гвоздей.
Поднявшись на ноги, она увидела подле себя тела остальных. Несколько из них корчились и дёргались. Один умолял чтобы его убили — гвозди торчали из его глаз и щёк.
Кроме Самболь стоял на ногах только Пауэрс и он исполнил желание бедняги, выстрелив ему в голову из пистолета. С двумя другими, ещё живыми бойцами, лежавшими на бетоне, он поступил точно также, не спросив хотят они жить или нет.
Самболь успела заметить, как на улице внизу белокурый мальчик бросил с плеча гранатомёт и побежал сверкая пятками.
— Тяжело, когда тебя судят, оценивают как товар на рынке, особенно когда ты ещё подросток и не знаешь что такое цинизм и расчёт... — говорила Патрисия Шарман с экрана.
В телевизоре крутили запись ток-шоу, сделанную перед её смертью.
Трейси лежала на диване и внимательно следила за Патрисией. Вглядевшись как следует, она увидела что рука Патрисии дрожала, сотрясая пепел с сигареты, зажатой между пальцами.
— Я, я помню как одна женщина, кастинг-директор, которая позже стала продюсером, остановила меня посреди прослушивания и сказала: «Слушай, девочка, ты недостаточна красива чтобы быть актрисой. Найди себе какое‑нибудь другое занятие».
Её глаза заблестели от слёз в свете софитов.
Глаза Трейси тоже налились жидкостью. Ей казалось что она понимает женщину с телеэкрана и страдает от тех же самых чувств. Ведь это вроде бы так понятно и так по-человечески: быть отринутой, быть непринятой. Отбракованной. Из памяти она тут же накидала себе примеров с подтверждением этому, подтверждением того что и она была задета ровно тем же самым. И ей захотелось большего — убедить себя что и в этот самый момент она достойна жалости из‑за того что близкие, окружающие и всё мироздание так с ней обходятся.
— А я — красива? — спросила Трейси.
Евдокия натирала посуду тряпкой на кухне, мурлыча про себя песню, услышанную по радио и не выходившую у неё из головы всю последнюю неделю. Слова Трейси дошли до неё.