Внутри все осталось так же, как и тогда, семь лет назад, официанты только сменились, хотя... порой я готова поклясться, что все они остались на своих местах, все они были прежними, просто не хотят меня узнавать, не хотят причинять мне боль своим узнаванием, ведь ее-то больше нет...
Подумать только, кафе пережило мою подругу!
Мари пыталась учить русский, но проще было выучить китайский за это время, что было оставлено нам, чем мой родной язык. А о том, что нам осталось черрртовски мало, я узнала глубокой ночью пятого мая, если технически, то шестого. Но даты так неважны и так важны. Иногда именно даты и помогают выжить, но этой способностью обладают только одни даты, которые и стоит отмечать - то даты смерти.
Пятое мая - такая вот дата...
- Кто умер? - с таким вопросом она застала меня на кухне ранним утром. Играл Роб Дуган. В этот день лишь он один, никакой лютни, никакого транса, ничего... Огромная пустота. Уже три года.
- Одна девушка
, - моего словарного запаса не хватает, чтобы ей все объяснить, но Мари поняла меня без слов, ведь она была «постигшей звук».
Она взяла меня за руку, сжала ее между своих ладоней, моя рука была холодна. Уже как два дня мы жили вместе, хотя, казалось, что уже не одну вечность, не одну жизнь мы провели вот так вот. Вместе. Хух-Хото, Гватемала, Южный-Северный полюс, Барселона, ах нет, конечно-же-не-Барселона-и-уж-тем-более-не-Ибица, Лхаса, Киото, да где угодно!
Жить моей подруге оставалось ровно год.
- Ты любишь танго? - спросила я ее накануне, когда разбирала ее диски, которые нашла в ее (ах нет, уже в нашей) квартире: их немного - что-то голландское, лютня эпохи Ренессанса в исполнении лучших музыкантов нашего времени, что-то печально-готичное и музыка аргентинского танго.
- Я живу им! - она вскочила на ноги, поставила диск на воспроизведение и, схватив меня, прижала к себе.
- Я не умею танцевать, - вяло брыкалась я, с упоением вдыхая аромат ее волос, ее запах.
Мы не сделали ни единого па, просто не успели, наши взгляды пересеклись впервые так близко. Мы еще что-то хотели сказать друг другу, что-то о танго, что-то о неотложных делах, но ничто не остановило нас, ни меня, ни ее: мы слишком долго ждали этого момента, непростительно долго.
- Я люблю тебя, - прошептали ее ресницы, ее маленькие слезинки в углу ее синих глаз.
- Я люблю тебя, - в ответ прошептали мои ресницы, мои пальцы, что сильно сжали ее, возможно, даже немного сильнее, чем того требовал танец под названием танго.
Утро пятого мая я встретила, смотря на нее и держа в руках горячую кружку кофе. Она еще спала, она была такой счастливой во сне, какой я уже никогда не буду, ведь она рядом с любимой, со мной, для меня она была просто подругой, моей единственной подругой, с которой я могла жить, растить детей, цветы, читать по ночам книги, танцевать танго, пить утренний кофе, опаздывать на работу из-за нее, тормошить ее волосы, чмокать в нос, обнимать под дождем, гулять рука об руку по улицам любого города мира, заблудиться в лесу, покорять вершины гор, расплетать лианы в непроходимых джунглях, отбиваться от хулиганов, слушать музыку, когда на город опускается ночь, дожить до старости в мире и согласии, во всем помогая друг другу - до старости дожить не грозит ни мне, ни ей, - но одного я не могла - это любить ее, как свою единственную женщину. И она это знала.
И из-за этого знания она и умерла: сигареты были лишь средством, лишь предлогом, лишь поводом.
- Как ты проводишь подобные дни? - спросила она меня, садясь напротив меня, наливая себе горячий кофе и прикуривая сигарету.
- Слушаю музыку и вспоминаю ее, - я еще тогда не знала, что совсем скоро, через год, ведь год - это так мало, да, чуть больше, чем каких-то жалких полгода, но все же так мало, черрртовски мало, к пятому маю добавится еще одна дата, одна маленькая дата, в которую я буду точно так же сидеть, слушать музыку и вспоминать. А еще писать.
- Меня тоже будешь вспоминать?
- Ты собираешься умереть? - я еще тогда ничего не знала и верила, что все будет хорошо, и что мы проживем вместе очень много лет, пока смерть не разлучит нас. Моя смерть. Не ее.
- Зачем мне умирать, когда ты рядом? О нет, я планирую прожить очень долго, чтобы окончательно надоесть тебе, моя любовь, - она с наслаждением затянулась.
- Ты не сможешь мне надоесть, - я улыбнулась ей: я тогда не знала, что ей нельзя курить.
Все было потом: и вырывания из пальцев сигарет с кровавыми следами на фильтре, и пощечины, и крики, что так больше продолжаться не может, и сгустки крови на дне белоснежной раковины, и задыханья по ночам, что мои, что ее, не было только одного - больниц и врачей: мы обе запрещали вызывать «скорую помощь».