И теперь я наблюдала, прошлой ночью заглянув в библиотеку и проверив ящик (он ничего не вернул), и надеялась, что он ничего не вернул с момента последней проверки. Кроме того, я надеялась, что он покажется, чтобы я могла получше его рассмотреть, определить, откуда он пришел, и, возможно, тайком проследить за ним.
Я была сосредоточена только на этом.
Потому что, если бы я не сосредоточилась на незнакомом мне маленьком мальчике, который нуждался во мне (или в любом другом взрослом), я бы сосредоточилась на своей странной ночи с Чейзом и сошла бы с ума.
Я проворочалась остаток ночи, заснув, наконец, в предрассветный час, и потащилась в пятницу на работу, настолько измученный, что абсолютно равнодушно приняла тревожную новость о том, что библиотеку, возможно, только, возможно, будут вынуждены закрыть из-за проблем с финансированием. Так что, решила, что это мой лучший образ действий.
Вокруг меня кипела жизнь. Одинокий мальчик бродил по морозу, его кто-то избивал, и он рылся в мусорках. И я могла потерять свою работу, а город — библиотеку.
Все вышеперечисленное я воспринимала, как личную трагедию, для города же трагедия заключалась только в последнем.
Для меня это было трагедией не только потому, что я теряла работу, но и потому, что это единственное, чем я когда-либо хотела заниматься. Мне нравилась эта библиотека. Сколько я себя помню, мама водила меня туда посмотреть книги. Она рассказывала, как ее мама тоже водила ее туда, когда она была маленькой девочкой. И так как я могла добраться туда самостоятельно, так я и поступала.
Я оставалась там и читала. Мне нравилось находиться там из-за особого ощущения, запаха книг, тишины. Больше всего я любила безмятежность, которая исходила от моего одиночества в мире книг, и в то же время я не была одинока, потому что меня окружали миры, некоторые из них были реальными, подавляющее большинство — фантастическими, живущие на страницах, вшитых в обложки.
Я не знала, что буду делать, если библиотеку Карнэла закроют, и не только потому, что она была моим источником дохода.
Так что у меня не было времени беспокоиться о сбивающем с толку Чейзе Китоне, посылающем мне смешанные сигналы.
Именно эта мысль, обосновалась у меня в голове, когда я услышала, как открылась дверца со стороны пассажира.
Дернувшись, я вскрикнула, и повернула голову не к кому иному, как к забирающемуся в мой грузовик Чейзу Китону, в джинсах, с фантастическим ремнем в западном стиле с еще более фантастической пряжкой, парусиновой куртке на флисовой подкладке, ковбойских сапогах, джинсовой рубашке с жемчужными пуговицами, строчкой в западном стиле и двумя белыми кофейными стаканчиками из кофейни «Ла-Ла Ленд». Я сразу поняла, что Солнышко либо готовила кофе, либо наполняла стаканчики, потому что фиолетовым маркером сбоку был нарисован букет цветов, а цветы всегда рисовала Солнышко. Если Шамблза посещало вдохновение, он рисовал луны и звезды.
— Возьми, — приказал Чейз ни с того ни с сего, даже не поделившись, почему залез в мою машину возле библиотеки в восемь тридцать утра с двумя стаканчиками кофе.
Один он протягивал мне.
Я на автомате протянула руку в варежке и взяла его.
Он уселся, захлопнул дверцу и продолжил командовать.
— Ради бога, Фэй, на улице минус двадцать. Заведи грузовик.
— Я в засаде, — сообщила я ему, и его взгляд остановился на мне, поэтому я закончила: — Думаю, против правил, когда во время засады мотор работает. Шум выдаст.
— Да, я догадался, что ты в засаде. Сообщу тебе новость, дорогая, раз ты не едешь на работу и твоя машина единственная на парковке, твоя милая задница в ней и ты не прячешься, не думаю, что наш уличный мальчишка упустит это. А значит, он не подойдет близко, так что можешь завести мотор, чтобы не отморозить свою милую задницу.
Это уже второй раз, когда он называет меня «дорогая».
И моя задница стала милой?
— Чейз…
— Заведи грузовик.
Боже, по утрам он такой властный и раздражающий.
— Чейз!
Он наклонился ко мне и тихо сказал:
— Детка, заведи чертов грузовик.
О, боже.
«Детка» звучало милее.
Намного.
Я зажала стаканчик между колен и завела мотор.
— Сколько уйдет на то, чтобы прогреть эту кучу хлама? Около года? — спросил Чейз, прежде чем сделать глоток кофе.
— Он надежный, — сообщила я, беря свой стаканчик.
— Джипы, да. Тем не менее, этот надо было избавить от страданий около десяти лет назад.
— С ним все нормально.
— Это куча хлама.
— С ним все нормально, Чейз, — рявкнула я, а затем продолжила: — Что ты здесь делаешь? Ты ставишь под угрозу мое прикрытие.
Его взгляд остановился на мне, и уголки его губ приподнялись.
О, боже.
Его красивые, с поднятыми вверх уголками губы на красивом лице выглядели мило.
— Ставлю под угрозу твое прикрытие? — переспросил он.
— Мне кажется, ты наделяешь нашего уличного мальчишку большей силой, чем она у него есть. Он всего лишь ребенок.
— Ребенок, живущий на улице, что означает, что он находится в режиме выживания. Поскольку никто, включая учителей, не знает, кто он такой, значит, он какое-то время выживал.
Это стало новостью.
— Учителя его не знают?— спросила я.
Он покачал головой и сделал еще один глоток кофе, что напомнило мне сделать глоток своего.
Ореховый латте. Мой любимый.
— Нет, — ответил он, проглотив. — На следующий день после того, как ты сообщила, что видела его избитым, директор обратился к своим сотрудникам. Показал им набросок, его никто не узнал. Отпечатки пальцев тоже ничего не дали.
— Ничего?
— Неа.
— Как такое может быть? — удивилась я.
— Он не ходит в школу? — предположил он, но это и был ответ.
— О, — прошептала я, его взгляд опустился на мой рот, а уголки губ вновь приподнялись.
Мне это понравилось.
Frak.
Прежде чем я успела прийти в себя, Чейз заговорил.
— Каков улов?
— Прости?
Он кивнул в сторону библиотеки, делая еще глоток кофе, так что я тоже отпила и посмотрела на здание.
Затем оглянулась на него, когда он уточнил:
— Эти сумки у ящика. Что в них?
— Новая куртка, шапка, шарф, перчатки, три пары шерстяных носков, две пары джинсов, два теплых свитера, нижнее белье, пинта молока, три бутылки воды, колбаса, сыр, хлеб, коробка злаковых батончиков, три яблока, бананы, огурец и огромная плитка шоколада «Херши». — Чейз некоторое время смотрел на меня, не говоря ни слова, поэтому я закончила: — Он не съест огурец, но папа разочаруется во мне, не добавь я грубой пищи.
— Господи, — прошептал он.
— Не начинай, — предупредила я. — Знаю, что не должна была вкладывать шоколад, но он ребенок. Ему нужны лакомства.
Он все продолжал, молча, на меня смотреть, и я странно занервничала. И странность заключалась в том, что я нервничала в хорошем смысле, поэтому сделал единственное, что могла придумать.
Продолжила говорить.
— Между прочим, Чейз, я тут кое о чем подумала, ты ведь тоже за ним погнался.
— Что? — тихо спросил он.
— В четверг вечером или в пятницу ночью… не важно. Ты погнался за ним. Ты сказал мне, что я не должна за ним гнаться, а сам побежал.
На это я снова получила приподнятые уголки губ. От этого я занервничала еще больше, и в лучшем смысле, и он пробормотал:
— Достаточно справедливо. Хотя изначально я погнался за тобой.
Я почувствовала, как мои брови поползли вверх.
— Ты погнался за мной?
— Да, за тобой, но ты мчалась за ним, как одержимая, и мне пришло в голову, что ты не очень обрадуешься, если я тебя поймаю и остановлю. Я не хотел иметь дело с еще большим проявлением твоего характера, откажи я тебе в том, чего ты хочешь. Особенно, посреди ночи, когда ты на эмоциях, страдая, слушаешь бесспорно офигенного Доби Грея, но, не в обиду тебе, дорогая, или Доби Грею, на мой взгляд, песня не стоит слез. Мне также пришло в голову, что ты обрадовалась бы, поймай я парнишку, поэтому погнался за ним.
Мне сразу пришло в голову, что он дразнит меня. Совсем немного, но все же.
И он прямо сказал, что погнался за мальчиком ради меня, что было очень мило.
От этого я занервничала по-хорошему еще больше, поэтому, конечно же, продолжила болтать.
— Тогда, понятно. Но все же, укажу на тот факт, что впервые увидев его, ты схватился за пистолет. Так что, возможно, его напугал мой крик. Но признай, что это мог быть не только твой пистолет, но и то, что ты к нему потянулся, когда увидел мальчика. А потом ты погнался за ним, и ты крупнее, сильнее и быстрее меня, и, повторюсь, у тебя было оружие.
— С этим я тоже соглашусь, и пусть хреново, что я напугал ребенка, но я ни за что на свете не буду держать пистолет в кобуре, когда, оказавшись с красивой женщиной в переулке посреди ночи или в любое другое время, услышу грохот, понимая, что рядом неизвестно кто. Итак, если у меня появится шанс, я извинюсь перед ребенком. Чего я не буду делать, так это извиняться перед тобой.