Она могла придать свой стиль и атмосферу его дому.
И Чейз решил, что она переезжает.
Вероятно, ее родители это не одобрили бы, заставив Фэй сомневаться.
Поэтому он решил, что лучше всего надеть ей на палец кольцо.
Они встречались не так давно, поэтому помолвка у нее могла быть продолжительной, пока она проводила эту помолвку с его бриллиантом на пальце и своей задницей в форме сердечка в его постели.
Мысли о ее заднице направили его руку к ней.
Она вообще перестала натягивать трусики перед сном. Спала в своих ночнушках, которые ему нравились. Они были сексуальными. Приятными на ощупь. Выглядели великолепно. Но Чейзу нравилось, что она перестала надевать под них трусики.
Это означало, что в постели у него всегда был полный доступ.
Он провел ладонью по ее попке, а другой рукой сжал талию, притягивая ее еще ближе. Она пошевелилась, слегка откинув голову назад, ее веки затрепетали, не спеша открываясь, прежде чем он увидел ее кристально-голубые глаза.
— Привет, — прошептала она, и его стояк дернулся.
— Доброе утро, детка, — прошептал он в ответ.
Его глаза скользнули по ее лицу.
Новая прическа ему нравилась. Она почти не изменилась: густая длинная челка подчеркивала глаза, пряди по бокам делали то же самое с линией шеи. Утонченно, но эффектно. Она выглядела более зрелой, но все же на свой возраст. Стильно и неосознанно сексуально.
Она прильнула к нему еще ближе, он снова провел рукой по ее попке, ее бедра прижались к его, и она откинула голову еще дальше, и распахнула глаза.
Это было приглашение, которое он принял, нагнувшись, подарив ей нежный, короткий, глубокий поцелуй.
Прервавшись, он пробормотал ей в губы:
— Хочешь поспать, а я пойду на пробежку? Или хочешь заняться любовью? Или хочешь потрахаться?
Это заставило ее томно моргнуть, прежде чем она вздернула подбородок, двинулась вперед, и он почувствовал ее губы на своем горле.
Ей потребовалось некоторое время, чтобы собраться с мыслями, и он чертовски возбудился, когда она прошептала слово, которое редко использовала, но оно всегда оказывало на него сильное влияние, когда ее мягкий, тихий, музыкальный голос окутывал его.
— Потрахаться.
О, да.
Его пальцы впились в ее попку, рука скользнула вверх по ее талии и нырнула ей в волосы. Он сжал их в кулак, нежно оттянул ее голову назад и наклонился, чтобы взять ее рот.
Этот поцелуй не был мягким или коротким. Но был глубоким.
Затем Чейз вошел в нее.
Затем принялся ее трахать.
Чейз подошел с пустой тарелкой к раковине, где стояла Фэй, мысленно отметив, что ему не нужно покупать новый халат. Старый он выбросил, и теперь, находясь у него дома, она брала одну из его рубашек или футболок, и, поскольку те же самые предметы одежды были и в ее шкафу и ящиках, она стала носить их и у себя дома.
Вот в чем она сейчас и была одета: в его чистую рубашку, с закатанными рукавами, мокрыми после душа волосами, она стояла у раковины и мыла посуду после завтрака.
Он поставил свою тарелку рядом с раковиной, встал у нее за спиной и откинул ее волосы в сторону, так что они, по большей части, свисали на одно плечо, лишь одной милой прядью обвивая шею.
Он опустил свои губы туда, когда провел рукой по ее животу.
Слегка поцеловал ее, а затем переместился губами к ее уху.
— Нервничаешь из-за сегодняшнего вечера?
Вечером должно состояться собрание городского совета, на котором будет обсуждаться будущее библиотеки. Пока Фэй никак не реагировала на все происходящее. Это не означало, что он не понимал ее беспокойства, но она не подавала виду, что паниковала или была напугана.
С другой стороны, они собрали тысячи подписей под петициями, к Цезарю поступали сотни телефонных звонков, и даже горожане Шантелла и Гно Бон вышли на защиту, понимая, что если библиотека Карнэла исчезнет, они ее тоже потеряют. Так к делу подключилась Нина Максвелл, сующая всюду свой нос, и Нина не действовала полумерами. Вот почему они собрали тысячи подписей под петициями. Нина пустила их по всему округу.
Руки Фэй были в мыльной воде, но она повернула голову к Чейзу и взглянула на него.
— Не очень, — тихо ответила она. — Может, мне и следовало бы, но меня больше беспокоит то, что Малахия до сих пор не заговорил.
Рефлекторно его рука сжала ее живот.
Он тоже беспокоился об этом. Как и все остальные, включая психолога Малахии.
Это не только говорило о худшем, что произошло с ребенком, но и связывало им руки в поисках тех, кто жестоко с ним обращался. У них не имелось ни единой зацепки. Нуль. Если они не смогут вытянуть из него хоть что-то, дело не сдвинется с мертвой точки.
Но недавно произошло нечто хорошее.
Казалось, Малахия стал обживаться. Сайлас и Сондра прикладывали для этого все усилия, поэтому он ходил с ними в город на ужин, они брали его в библиотеку, чтобы видеться с Фэй, возили за покупками. Он выглядел не в своей тарелке. Он был наблюдателен, действовал осторожно, но, как и во всем остальном, казалось, тоже приспособился к этому.
За исключением того, что не говорил и необычно реагировал на повседневные вещи, такие как телевизор, телефоны и радио, он был нормальным ребенком. Ему нравились видеоигры. Ему нравились книги. Он привык к телевизору, телефонам и радиоприемникам. Он обращал внимание на окружающих, смеялся, улыбался и часто, склонившись над своим блокнотом, строчил в нем что-то, чтобы поделиться шуткой, своими мыслями, чувствами или желаниями. Так они узнали, что паренек обладал приятным чувством юмора, ему нравилась «Американская семейка», и он был ужасным сладкоежкой.
Но то, чем он делился, никогда не было серьезным. Никогда не было личным. Он находился среди семьи и был ее частью, но держался отстраненно. Хотя он определенно установил связь с Сайласом и Сондрой, все же единственными людьми, которых он не сторонился, были Чейз и Фэй. Чейзу потребовалось некоторое время, чтобы заслужить его доверие, но когда ему это удалось, оно закрепилось намертво. Паренек не привязывался ни к одному из них, но его глаза следовали за ними по комнате, он уделял им больше внимания, когда они разговаривали, и если они выходили из комнаты, он, в конце концов, следовал за ними, держась рядом. Не то чтобы он забирался к ним на колени, но если они были с ним, он всегда оставался рядом.
Но даже при том, что у них была эта связь, он не делился ничем ни с Фэй, ни с Чейзом.
А в последнюю неделю он казался таким же, но еще более далеким.
Что-то было у него на уме, и хотя все они по-своему пытались выяснить, что это такое, мальчик не делился своими мыслями.
Сейчас была среда, прошло полторы недели после поездки Фэй и Чейза в Аспен и больше месяца с тех пор, как они нашли Малахию.
Настало время поднажать.
Чейз отошел от спины Фэй, взял кухонное полотенце, вымытую тарелку из сушилки и начал вытирать.
— Я позвоню Карине и его психологу. Поговорю с ними. Посмотрим, согласятся ли они, что пора покончить с этим дерьмом.
Ее голова повернулась к нему, а руки на его тарелке остановились.
— Я не хочу, чтобы он волновался, Чейз.
— Думаешь, я бы сделал такое, детка? — мягко спросил он.
Она вздохнула и покачала головой.
— Нет, не сделал бы, — подтвердил Чейз. — Никогда. Но он должен поправиться. Должен пойти в школу в следующем году. Должен завести друзей, и единственный способ, которым он может чувствовать себя в безопасности, — это если мы сможем поймать тех, кто над ним издевался, и разобраться с ними, чтобы он знал, что они никогда больше не причинят ему вреда.
Она вздохнула, кивнула и вернулась к тарелке.
Через несколько секунд она прошептала тарелке:
— Я их убью.
— Что? — спросил Чейз.
Она ополоснула тарелку, поставила ее в сушилку и потянулась за столовыми приборами на дне раковины.
— Когда найдешь их, держи подальше от меня. Я не отвечаю за свои действия, если окажусь рядом с ними, — пригрозила она своим нежным, милым голоском, что заставило Чейза улыбнуться, но он не позволил ей услышать его веселье. Потому что считал ее милой, но еще и очень грозной.
Когда он смог избавить свой голос от веселья, то пообещал ей:
— С ними разберутся, Фэй.
— Надеюсь, — пробормотала она, вытирая столовые приборы.
— С ними разберутся.
Она кивнула раковине, сполоснула столовые приборы и положила их в сушилку. Затем подошла к плите за сковородой, и Чейзу пришло в голову, насколько глубоки ее эмоций к ребенку, которого она даже не зачинала, не вынашивала в своем чреве и не рожала на свет.
Это означало, что, когда они, в конце концов, приступят к созданию семьи, она отдаст их детям те же эмоции, а, вероятно, даже больше.
Это всегда у нее было.
И этого никогда не было у него.
Но он всегда этого хотел.
А их дети получат это как должное.
Он облажался, не поделившись своими секретами, не поверив в силу, которую она проявляла с тех пор, как они встретились, перенеся на нее из-за ее застенчивости хрупкость своей матери. И пусть она поняла, почему он облажался, но все же он облажался.