— Чего? — прогудела девушка, подняв щиток на шлеме.
— Я думала, ты уснула, — сказала пожилая, смутно знакомая женщина, взволнованно разглядывая уставшее лицо возмутительницы спокойствия во дворе.
Слава ничего не ответила, лишь сползла с сиденья, достала рюкзак из багажника и направилась в подъезд. Сочувствующий взгляд женщины преследовал её и вызывал раздражение. Отчаянно хотелось крикнуть: «Что вы ко мне лезете? Отстаньте», но даже на злость не хватало сил. Ноги едва переставлялись по лестнице. Возле квартиры пришлось долго рыться в кармане рюкзака, чтобы достать ключи. Пальцы не слушались, глаза не видели, ключи падали. И только в квартире, увидев себя в зеркале, Слава поняла, почему всё так сложно. Вместо головы на плечах чернел шлем, на руках темнели перчатки. Девушка горько рассмеялась, а потом разрыдалась. С трудом стянув экипировку, она прошла в спальню и упала на кровать. Сон мгновенно отключил сознание. В этот раз ничто его не тревожило: ни видения прошлого, ни страсти настоящего. Организм сдался без боя. Слава спала почти трое суток, вырываясь из забытья лишь затем, чтобы сходить в туалет и выпить воды. Её слегка пошатывало, когда она двигалась по квартире, хватаясь за стены.
В ночь перед следующим дежурством, девушка проснулась с ощущением дикого голода и кружащихся стен. Двигаясь как сомнамбула, ничего не осмысливая, она добрела до кухни и уселась на табурет. В сумрачном свете уличных фонарей мир казался серым и безликим. Слава долго сидела, то ли просыпаясь, то ли вновь проваливаясь в дрёму, пока за окном не зарычала проезжающая мимо дома машина. Дерзкий звук вернул к жизни, а заодно и к безрадостным мыслям.
— Какой сегодня день? — спросила кухню девушка и нажала кнопку пульта. Яркий свет брызнул из экрана телевизора, слепя глаза. Прищурившись, Слава принялась листать каналы, пока не остановилась на круглосуточных новостях. — Одна-а-а-ко…
К своему удивлению, она поняла, что проспала все выходные дни. Снизошедшее озарение разбудило окончательно, и тело налилось тяжестью, сопротивляясь. Непрошеные слёзы бессилия и разочарования потекли по щекам.
«Я должна быть сильной, но не могу. Егор, я не могу стать ветром. Не могу. Я похожа на камень. Я не хочу дышать. Ничего не хочу», — рыдала Слава.
Тонкая полоска рассвета начала размывать ночную мглу, когда слёзы иссушили душу. Осталась опустошённость. Мысли о работе неожиданно вызвали раздражение. Возвращение в роддом потеряло всякий смысл. Всё мимолётно, и совершенно неважно кто работает. Незаменимых нет. В голову ворвался детский плач, и зубы скрипнули. В сознании треснула непоколебимая уверенность в предназначении.
— Провались они пропадом. Надоели. Все надоели, — с горечью произнесла она и в бессилии поплелась в ванную. Проклятое чувство долга пинало изнутри. — Отпуск. Правильно. А потом уволюсь к…
Фраза потерялась в нецензурной брани. Забравшись под душ, Слава включила холодную воду и тут же сжалась. Дыхание перехватило. Кожа мгновенно покрылась крупными мурашками, лицо стянулось, даже сердце на мгновенье замерло, испугавшись перемен. И это было так чудесно, почувствовать себя живой, дрожащей, съёжившейся. Муть в голове рассеялась. Истерический смешок смешался с плеском воды. Спать больше не хотелось.
— Последние сутки и гулять, — скомандовала себе Слава, не очень надеясь на разум. — Уеду. Сяду на байк и покачу, куда глаза глядят. Егор бы так и сделал. Только я и ветер, и больше никого.
Воодушевлённая идеей, девушка вымыла волосы. От влаги они отливали медью и завивались в крупные кольца. Бледная кожа, усыпанная веснушками и конопушками, резко контрастировала с волосами. Со стороны тело выглядело несколько худощавым. Егор любил пошутить, что знает на ощупь каждый позвонок. Для своего роста, она и в самом деле слегка недобирала в весе, но не сильно горевала по этому поводу, потому что чувствовала в себе лёгкость. А силы в руках хватало, чтобы надёжно держать в них детей и управлять мотоциклом.
— Интересно, как там Егорка? Жив? Богу виднее, конечно. И всё же пусть наши усилия не пропадут даром. Зря, что ли, старались? Да ещё в зубы получила, — хмыкнула Слава, разглядывая себя в запотевшем зеркале. Припухлость на губе сошла бесследно.
Душ взбодрил. Наступающее утро уже не расценивалось, как предвестник апокалипсиса, несмотря на угрожающий рык желудка. Впервые за четыре дня на кухне запахло едой. Плита готовила всеми четырьмя конфорками: омлет на завтрак, макароны и котлеты на обед, кофе для удовольствия. К моменту выхода из дома Слава чувствовала себя человеком, но встречаться с соседями по-прежнему не собиралась. Традиционно порычав на парковке, она выкатила из двора под неувядающие проклятия. В душе снова гулял ветер, ещё более сильный, чем обычно. Предстоящий отпуск чудился спасением или бегством от самой себя. Слава не заметила, как остановилась перед роддомом. Сегодня он казался ей исполином в семь этажей, громадой, крепостью, поглотившей всех, кто переступил порог. Дом боли, отчаяния и окрыляющей радости. Единственное место во Вселенной, где зашкаливают живые человеческие эмоции.
— Последние сутки, — с наслаждением произнесла девушка. Ей не верилось, что она часть большой семьи, винтик в сложном механизме. — Последние сутки.
— Славка, мантру читаешь? — донёсся хихикающий голос сзади.
Та самая безответственная Ирка, которую уволили в сто двадцать первый раз, преспокойно шагала на работу. На её беззаботном лице сияла довольная улыбка.
— Привет. Сменой поменялась? — с усмешкой спросила Слава, не торопясь слезать с мотоцикла.
— Не-а. Наказали. Поставили дежурство с тобой.
— Кого наказали?
— Тебя, конечно. Я ж хорошая, — продолжала веселиться Ирка. Она остановилась рядом с байком, решив подождать Славу, чтобы продолжить путь вместе, и вмиг посерьёзнела. — Не злись. Правда, это не я придумала. Сказали, что если уж и с тобой накосячу, значит, выгонят с волчьим билетом. Ты же знаешь, что я не нарочно.
— А я-то думала, что порадуюсь дню, — вздохнула Слава. Если и хотели выпроводить её в отпуск, то придумали верное средство. Работать хотелось всё меньше, и всё же пришлось оставить мотоцикл и направиться к служебному входу. — Как же мне повезло.
— О, что вчера было утром на пятиминутке. Меня почти распяли, — воодушевилась спутница, энергично вышагивая рядом.
— И кому пришла светлая идея подсунуть тебя мне?
— Хы, не поверишь. Петровне. Подстава, да? Слушай, ты ж ведь не в курсе, наверно. Весь роддом гудит. Знаешь, чьего ребёнка вы с Петровной так самозабвенно спасали? Некоторые, но не я, конечно, считают, что именно поэтому вы так попу рвали, — брызгая слюной, заверещала Ирка. Вылетающие слова сопровождались взмахами рук.
— Не томи. Сгораю от любопытства, — закатила глаза Слава. Чего-чего, а строить версии в роддоме умели.
— Мармеладные короли! — торжественно произнесла Ирка. — Местного разлива, конечно.
— Жилины?
— Зришь в корень. Любимая доча принесла в подоле. Вита Лайт… — с восхищением вздохнула словоохотливая коллега. — Красивая стерва. Но уже никуда не годная. Овощ.
— Деньги есть. Оживят, — пожала плечами Слава.
В душе поселилось разочарование. О мармеладных королях в городе не знали только глухие и слепые. Шикарный особняк за высоким забором, дорогие машины, охрана и целый батальон прислуги. Слухи о богатстве Жилиных росли как на дрожжах. Слава верила и не верила, считая, что доверять можно только тому, чему сама свидетель. Однако одна правда уже подтвердилась. Вита Лайт… Любимая единственная дочка — наркоманка. Её звали светским котёнком, потому что львица звучало слишком напыщенно и грубо рядом с утончённой красотой девушки.