Жизнь, отданная за Христа, с одной стороны, не содержит ничего преступного, а с другой — заслуживает великой славы. Убить врага за Христа — значит завоевать его для Христа; умереть за Христа — значит завоевать Христа для себя. Христос, по сути, с добротой принимает смерть своего врага в качестве искупления, отдавая себя своему воину с еще большей добротой, в качестве утешения. […]
Смерть язычника прославляет христианина, ибо прославляет Христа; в то время как смерть христианина дает Царю возможность показать свою щедрость, вознаграждая своего рыцаря. В первом случае справедливые возрадуются, увидев свершенную справедливость, а во втором скажут: Воистину справедливость вознаграждается, воистину Господь Бог на земле судья. Я не хочу сказать, что язычников следует убивать при наличии другого способа помешать им преследовать верующих, но теперь лучше уничтожить их, чем позволить силе грешников возобладать над праведниками, а праведникам погрязнуть в пороке.
И крестоносцы были не прочь это сделать. Знаменитая Histoire anonyme de la première croisade (Анонимная история Первого крестового похода) оставила яркий рассказ о взятии Иерусалима в 1099 году:
Войдя в город, наши пилигримы гнали и убивали сарацин до [самого] храма Соломонова, скопившись в котором, они дали нам самое жестокое сражение за весь день, так что их кровь текла по всему храму. Наконец, одолев язычников, наши похватали в храме множество мужчин и женщин и убивали, сколько хотели, а сколько хотели, оставляли в живых.
Хотя крестовый поход мог быть привлекательным для простого солдата, он не слишком вдохновлял государей и феодалов. Стоимость снаряжения была значительной, и, прежде всего, долгое отсутствие угрожало интересам сеньора в его собственном домене, несмотря на канонические решения, которые теоретически защищали собственность крестоносцев. Что касается государей, то они не могли позволить себе отказаться от династических или территориальных распрей ради гипотетических духовных ценностей.
Кроме того, после провала последней великой экспедиции Людовика Святого в Тунис в 1270 году, идея крестового похода была более жива среди теоретиков, чем среди рыцарей. Конечно, проекты создавались, но лишь немногие из них были реализованы. Филипп де Мезьер в своих трудах прославлял почти сакраментальную ценность крестового похода, но власть имущие остались глухи. Однако турки продолжали наступать: в 1354 году они взяли Галлиполи, в 1359 году заняли Фракию. Речь шла уже не о взятии крестоносцами Иерусалима, а о защите христианства от натиска османов. Отчаянные призывы Пьера де Лузиньяна, короля Кипра, не нашли отклика. В 1363 году он набрал несколько компаний наемников, но его экспедиция показала, насколько угасло великое крестоносное движение XII века: не успел он захватить Александрию в 1365 году, как его соратники, после тщательного разграбления города, покинули его, чтобы отправиться с добычей в Европу. Сам Пьер де Лузиньян был убит, но не мусульманами, а своими братьями, которые разделили наследство. В XIV веке для подавляющего большинства западных воинов крестовый поход был грязным делом, организованным грабежом богатств мусульманского мира. Даже среди христиан стали раздаваться голоса против этой практики, например англичане Уильям Лэнгленд и Джон Гауэра. Тот факт, что крестовый поход задумывался как средство избавления Европы от отбросов в лице полуразбойников-наемников, показывает, насколько далеко упал идеал священной войны.
Но миф сохранялся. По крайней мере, он оправдывал время от времени взимание папского налога, теоретически предназначенного для финансирования гипотетической следующей крестоносной экспедиции. И многие рыцари все еще верили в восточную мечту. Кювелье представляет Дю Геклена как большого поклонника Пьера де Лузиньяна, желающего поехать и сражаться за него на Кипре: