Б а л а н д а ш е к. Это я, я ее убил. Никто не виноват. Я выгнал ее из дому, как суку.
Падает у канапе на колени, целуя левую руку Спики у самой земли.
А б л о п у т о. Вот видите? Добрейший Баландашек сознался сам.
Б а л а н д а ш е к (резко встав). Я сознаюсь в том, в чем повинен. Но не признаю себя виновным в физическом убийстве. (Вновь падает.) Спика, Спикуся, одну тебя любил я всю свою жизнь, всю жалкую, нетворческую жизнь человека, который хотел творить, а вместо этого — коллекционировал чужие творения. О Боже! Я этого не вынесу: коллекционер и теоретик. Ох! Как низко я пал. Умираю, отравленный собственным ядом. Я тебе изменил, когда ты умирала там от руки этого дрянного актеришки Бамблиони. Я не выдержу, я умру прямо здесь.
А б л о п у т о. Чем умирать, лучше просто признайся, что это ты ее убил. Тебе все равно, а нам нет. О, нет!
Б а л а н д а ш е к (выпрямившись, на коленях). Ну пускай. Признаюсь. Это я убил мадам Тремендозу. Будь что будет.
Снова падает ниц.
Т е ф у а н (рухнув на колени по другую сторону канапе). И все же Спика была демонической женщиной. Господа и дамы! Я был ее мужем — я знаю все. Она была и остается демоном. Даже после смерти она — демон.
Валится на тело Спики и покрывает поцелуями ее ноги, прелестные ножки в зеленых туфельках с загнутыми носами. Тем временем из левой двери, подобно забарсученной гиене, вылетает Р о з и к а с распущенными волосами.
Р о з и к а. Я не отдам его. Он мой. Он отдался лишь мне одной в минуту глубочайших вожделений. Это и есть любовь — то, что он испытал ко мне. Остальное — чушь. Если вы его арестуете — я пойду за ним. Хочу, чтоб меня заперли с ним в одну камеру.
Три Дамы смеются.
П р а н г е р. Моя жена! О, уж это слишком. Не многовато ли я нынче выпил шампанского? (Страшным голосом.) Розика! Опомнись!
Р о з и к а. Я хочу, чтоб меня заперли с ним в одну камеру.
Тишина.
А б л о п у т о. Если бы нас, преступников — то есть что я говорю? впрочем, все едино — запирали в тюрьму с такими женщинами, я бы охотно просидел там всю жизнь.
П р а н г е р. Розика! В последний раз говорю: опомнись!
Б а л а н д а ш е к (вставая). Да не хочу я. Забери ты свою жену, господин Прангер. Это был каприз. Мне захотелось черной женщины — и больше ничего. Ну, соблазнил я твою жену, и что же? Не я, так другой сделал был это. Так не все ли равно?
Р о з и к а. О, подлый, подлый самец! Соблазнил — а теперь от меня отрекаешься!
Б а л а н д а ш е к (холодно). Где же твоя теория житейской беззастенчивости? Трамвай, гостиница, поезд, пароход — все одно, не так ли? Я человек конченый. У меня впереди только физическая боль. На нравственные муки или наслажденья я уже совершенно не способен. Любил и люблю ее одну.
Указывает на Спику.
Т е ф у а н (встает и подбегает к нему). И ты тоже? Ты, рафинированный эстет? Мы — братья. С этой минуты клянусь быть твоим другом. Я тоже любил ее одну.
Обнимает его и поднимает с пола.
Р о з и к а. Заприте меня в одну камеру с ним, этим чудовищем, этим Баландашеком. Хочу умереть от наслажденья — больше мне ничего не надо. Он тоже умрет — уж я его там забаландаю!
Прангер бросается на нее и выволакивает в бальную залу.
Б а л а н д а ш е к (вырываясь из объятий Тефуана). Не нужна мне никакая любовь, и даже дружба. Я один, и абсолютно не знаю, во-первых — кто я, во-вторых — зачем я, в-третьих, в-третьих... Ох! Третьего пункта нет — показалось. Кто и зачем — вот два вопроса, стоящие перед человеком! Как! Есть еще один вопрос: как? На это я отвечаю: если два первых остаются без ответа — все равно как. Да понимаете ли вы, что значат эти слова, вы, невольники обобществленной банды, вы, насильники чистого воздуха, лишние существа!!! Ох! Сколько ж их — этих лишних существ!! Я один — и мне этого хватит. Художники лгут, люди действия лгут. Только я есть на самом деле. Я — третья категория существ: они есть и в то же время — их нет. Можете делать со мной что угодно. Я, я, Каликст Баландашек, убил эту женщину. (Указывает на Спику.) А не какой-то там Бамблиони. Долой его, этого гнусного каботина! Я убил! Я!! Зачем? Не знаю! Как я это сделал, спросите вы? С помощью своего упыря, воплотившегося во всю эту адскую цепочку причин и следствий, вернее — функциональных связей. Я — убийца!!
П р о т р у д а. Ну и хватит, юноша. Нам больше ничего не нужно. Успокойся и ступай прямиком в тюрьму.
Б а л а н д а ш е к (вдруг совершенно спокойно). Хорошо, хорошо. Я больше ничего не хочу. Даже смерти. Только спокойного, пожизненного одиночного заключения. Хочу остаться один. Не желаю быть членом никакого общества, никакой банды головорезов, не желаю даже быть художником, хотя мечтал им стать всю свою ничтожную жизнь. Хочу остаться один. Это все.
А б л о п у т о. Все складывается как нельзя лучше! Одним выстрелом мы прикончили бессчетное количество зайцев. Поручик Кротовичка! (Глинтвусь вытягивается во фрунт.) Перекрыть все входы и выходы.
Т е ф у а н. Вот-вот. Перекройте все дыры. Умоляю вас! Не дайте мне сойти с ума. Я еще держусь, но не ручаюсь, что так будет и через минуту.
Аблопуто обнимает его. Глинтвусь свистит. Во всех дверях появляются Ж а н д а р м ы.
Г л и н т в у с ь. Препроводить господина Баландашека в застенки тайного правительства. Смирно! Шагом марш!
Жандармы, окружив Баландашека, выводят его в бальную залу; за ними следуют Глинтвусь, обе матроны, три молодые Дамы и трое Секретарей.
А б л о п у т о (Тефуану, цепляя себе саблю). Ну что же, друг мой? Жизнь полна тягот, но уж как-нибудь — с черной помощью — выдюжим.
Т е ф у а н (шатаясь в его объятьях). Это же я убил ее. Я. Раньше, века три назад, я сделал бы это иначе, сам, собственным кинжалом или ядом, и не испытывал бы ни малейших угрызений совести. Сегодня я делаю это, как трус, рукою мерзкого комедианта, предварительно накропав две дюжины бессмысленных театральных пьес. О стыд! О срам! Ведь все было ради нее. (Указывает на Спику.) Теперь в моей жизни нет никакого смысла — как в тех пьесах, которые я писал.
А б л о п у т о. Утешься, друг! Времена изменились, а с ними и люди. Людей на свете больше нет. Ты ведь сам знаешь.
Т е ф у а н. Знаю, знаю. Наше божество — автомат. Прежде был божеством самовластный, злобный, роскошный тиран, который любил жизнь, нашу человеческую жизнь. Сегодня жизни не любит никто. Не божества, но жизни никто не любит — вот ведь как. Ты видишь, я и сам ни во что не верю — даже в автоматизм. Черт побери! Не верю ни во что, и баста. Одну ее я люблю, и вот она убита каким-то актеришкой в угоду глупому эстету! Вымолил ему там, у Бафомета, приятную старость. А! Чтоб его вся черная сила! Нет жизни! Ничего нет! Понимаешь ты это, Мельхиор?
А б л о п у т о (ведя его к бальной зале). Ничего нет, но мы-то остались. А мы — тайное правительство, и должны отыграть свою комедию до конца. Так же, как бутылку водки в компании — хочешь-не хочешь, но ты должен распить, так и мы обязаны разыграть эту карту, и все тут. Возможно, мы устроим маленькое «pronunciamiento», и как знать — вдруг жизнь еще наполнится смыслом. Ричард! Революцийка-то висит на волоске. Мы еще выплывем! И саму жизнь превратим в комедию дель арте кристально Чистой Формы.
Выходят.
М а р и а н н а (преклоняя на колени у ног Спики слева). Бедная наша барыня. Где же душа ее, если уже нет того света? Где-то она сейчас выдумывает свои обедики и новые наряды? Нету ее, совсем нет. Тот свет у нас отняли, а нового мира вместо него не дали.