Янулька, как автомат, становится на место отца, бросив по пути решето.
М а г и с т р. Чего ты хочешь, единственная моя, возлюбленная Янулька?
Я н у л ь к а. Я достойное продолжение своего папаши в женском обличье. Хочу быть святой, неприкосновенной ни для кого, даже для самой себя, и в то же время желаю, чтоб меня растерзали в миллионах объятий незнакомые мерзкие мужики, и пусть они режут друг друга за мое тело. Хочу, чтоб меня посадили на кол и хлестали нагайками озверевшие от вожделения человеко-скоты, и жажду, чтоб небесное лобзанье ангела, подобно дивному цветку, упало в глубочайшую, тихую заводь моей девчоночьей души. Хочу владеть всем миром через страшного тирана, который — лишь дуновенье пурпурно лоснящейся черноты моей воплощенной в нем похоти, вздыбленной кровавым мясом мускулов, лопающихся от избытка силы, — тирана, который был бы тенью сокровеннейшей и беспредметной грезы, расплавленной в Небытии — этом смерзшемся в камень вселенском эфире вымершего вовеки Бытия. Довольно, а то я лопну!
Д е р Ц и п ф е л ь. Изыди! Впору пожалеть, что я не твой любовник.
Янулька исчезает в люке у двери шалаша.
М а г и с т р (встает и приближается к двери). Какими чудовищно привередливыми они стали, превратившись в духов! Сумею ли я дать им то, чего они ищут — я, абсолютный скептик по части насытимости вообще?
Д е р Ц и п ф е л ь. А вы тоже станьте духом, господин граф. Для этого есть надежный способ.
М а г и с т р (выходя из шалаша). Какой же?
Д е р Ц и п ф е л ь (следуя за ним). А вот какой. (Стреляет Магистру в грудь из маленького револьвера; Боярам.) Эй, князья, оттащите-ка труп Магистра за шалаш. Он должен трансформироваться в уединении.
Двое Бояр уносят Магистра за шалаш, затем возвращаются.
Ф. П л а з е в и ц. Знаете, однако интуиция — чудесная штука: что бы ни взбрело в башку — немедленно исполнить. Против интуиции есть только одно средство — полиция! К счастью, в нашем государстве она еще недостаточно организованна. Конечно, если говорить о жизни, а не о философии. В философии роль полиции выполняет эта проклятая система непротиворечивой формальной логики. (Вонзая короткий охотничий нож Дер Ципфелю в грудь.) Вот тебе за все твое вранье, старый фокусник! Теперь уж я раз навсегда освобожу твоих мнимых духов от влияния этих псевдо-флюидов. Скажи еще спасибо, что перед смертью я не пустил на тебя депрессивные газы, мною открытые и мною же промышленно производимые. (Только теперь Дер Ципфель без единого стона падает и тут же пропадает в люке перед шалашом.) А это еще что? Как в воду канул! (Тем временем из-за шалаша выходит М а г и с т р, а справа, из-за деревьев — Ф и з д е й к о, опираясь на Я н у л ь к у.) Ну да ладно. Хорошо, хоть эти живы-здоровы.
Обтирает нож и прячет в ножны.
М а г и с т р (Физдейко и Янульке). Эй вы там, послушайте — почему вы от меня дали дёру?
Ф и з д е й к о. Ты уж прости, Готфрид! Не знаю — может быть, то, что ты предлагаешь, свыше наших — моих и Янульки — сил. Еще есть время отказаться.
Из шалаша выходят Герцог и Герцогиня д е л я Т р е ф у й и Г л и с с а н д е р, за ними — двенадцать Б о я р.
М а г и с т р. Постыдись, Евгений, неужто отступать после того, как мы заварили такую кашу? Мосты сожжены, для нас нет места в этом мире, разве что в этой твоей оскотеневшей Литве. Мы окружены кольцом социалистических республик и неизбежно погибнем, если не создадим что-нибудь диаметрально противоположное. Обыдление там еще не зашло так далеко, как у нас. Там массы еще верят в будущее. А здесь — у нас на глазах — начинается отлив истории. Я даже перестал признавать неотвратимость обобществления, а ты хочешь сбежать? Но куда? Кстати, у меня есть в резерве семиты. С нами ничего не случится.
Ф и з д е й к о. Не верю я даже в твое могущество. Это страшно. Мне не хватает какой-то малости — буквально атома веры.
Я н у л ь к а (указывая на Магистра). Ему тоже кой-чего не хватает. У трупа мамочки он плакал, как дитя. Мне говорили уроды.
М а г и с т р. Скажу вам правду: я обычный, в меру добрый человечек. Да и вы — точно такие же. В нас нет ничего из того, о чем мы твердим. А где-то на свете живет моя мать, которую я люблю и которая страдает, считая, что я хуже, чем есть. У меня есть сестрички, такие же, как она (указывает на Янульку), — и больше мне ничего для счастья не нужно. Я даже не соблазнитель. Я просто — великое ничто: люблю сажать цветочки, иногда прочесть романчик, навестить знакомых, сыграть в теннис или в шахматы...
Ф и з д е й к о. Побойся Бога, Готфрид, ведь и я — точно такой же! Всё, что мы делаем, — чистая бутафория на фоне нашего собственного ничтожества.
М а г и с т р. Ну нет — моя идея деформации жизни опрокидывает все прежние ценности и их критерии. Всё — лишь надстройка. Устрашающий остов моего корабля бороздит небытие. Ты не найдешь на нем ни мяса, ни кишок. Из твердого материала возвел я основу — она висит в нескольких дюймах над моей головой. Я там живу. Искусственная психика. Нас давно уже нет — много веков. Но мы не какие-нибудь бездушные куклы, выряженные в лохмотья. Просто в тебе это надо еще развить. А почву нам даст одичавшее от социализма человечество... Тьфу ты пропасть, опять это мерзкое слово.
Ф и з д е й к о. Боже, но из чего я сделаю новую, искусственную душу?!?
М а г и с т р. Да уж исхитрись! Думал я вас обмануть, но вижу — так дело не пойдет. Я научу вас настоящей технике мнимой жизни. Послушай меня: испей свое ничтожество до дна, убедись, что ты последний идиот, болван и недоумок, что нет в тебе ни капли чести, веры и таланта, что ты ничтожнейший из паразитов, что ты альфонс, шпионящий за собственной душой, — и сотвори из этого единственную в своем роде стальную балку, и водрузи ее над этим прахом, и знай — заклинаю тебя, не верь, а з н а й: она удержится, как планета в бездне вселенной. Создай в идеальной пустоте зародыш поля тяготения, и, расширяясь, оно удержит без подпорок гигантское здание твоего нового «я».
Ф и з д е й к о. Допустим, допустим — но первый шаг...
Ф. П л а з е в и ц. Ты должен всё понять интуитивно, Генек. Логике это неподвластно. Я сделал это уже давно, тоже интуитивно, подсознательно — тогда-то я и основал фабрику депрессивных газов. Но тебя мне как-то никогда не удавалось вдохновить.
М а г и с т р. Это немного другое. А то же, что я, сделали: Йоэль Кранц и де ля Трефуй, но с моей помощью. Ведь результат зависит и от данных. У тебя феноменальные способности, Евгений, но дурное воспитание помешало тебе их развить. Ну же, дорогой мой, сдвинься ты наконец с места.
Ф и з д е й к о. Ладно — попробую. Только знаешь, что меня удручает? Все эти пустяки: промышленность, торговля, финансы и так далее, и так далее... Эта жуткая скука реальной жизни на вершинах власти, эти бесконечные бумаги, которые приходится подписывать...
М а г и с т р. На то есть Кранц и Плазевиц. Мы и пальцем не пошевелим. Давай, старик, последний шанс уходит. Поторопись.
Ф и з д е й к о. Брррр... как я боюсь! Чувствую себя, как девственница, которую насилует батальон разъяренных солдат, как карапузик, которому поставили конский клистир. Еще один вопрос: почему именно я?..
М а г и с т р. Да потому, что у тебя такая дочка, и потому, что ты до некоторой степени принц крови, и что у вас впервые началось постсоциалистическое узверовление масс. Остальное — чистая случайность. В известных пределах, вне физического детерминизма, нет абсолютной необходимости в том, чтоб все было именно так, а не как-то иначе. Тут ведь окончательное, психологическое решение проблем Корбовы, Вахазара и короля Гиркании. Ошибки их состояли в том, что Корбова погряз в компромиссах, у Гиркана не было преемников, а добряк Дюбал хотел быть абсолютным одиночкой. Но без взаимной откровенности, без полной искренности между психическими титанами, абсолютно равными друг другу — не может быть и речи о подлинной деформации жизни. Это не требует пояснений: всем известны неудачные попытки преодолеть глобальные проблемы человечества — ах, неужели нельзя наконец обойтись без этого проклятого слова?