Те явно бледнеют и разинув рты падают на колени.
Ха — вы явно побледнели, котики мои, и рты так смешно раззявили — какое наслаждение и какая боль, а это для известного типа людей — самый желанный коктейль из чувств, — так они острее переживают безнадежность бытия, вместе с его глубочайшей, чудеснейшей безвозвратностью.
Влетает I I П о д м а с т е р ь е, которого втолкнул Охранник, и тоже падает на колени.
Но революции-то грянуть не спешат — у них есть время, у этих безликих монстров...
С а е т а н (на коленях). Ээ — болтает невесть что: и сам не знает, что плетет, а другие думают — это верх мудрости.
I П о д м а с т е р ь е (побелевшими губами). У меня аж губы побелели от подлого страха. По-жиз-нен-но! (Первые слоги выговаривает раздельно, на последнем пускает дикого петуха.)
С а е т а н (сверхчеловеческим усилием овладев собой, поднимается с колен). А я беру себя в руки поистине сверхчеловеческим усилием. А я знаю, что доживу. А у меня есть интуиция и чувство ритма: «темпо ди пемпо», как сказал когда-то кто-то, зашмарзать его в елдыгу. Уж я-то знаю, как летит время, знаю, что если раньше национализм фактически был чем-то священным, особенно у народов угнетенных и обездоленных, то сегодня он губителен — я буду это утверждать, даже если вы мне удвоите пожизненный срок и скрасите его ежедневным мордобоем, едва мне вздумается произнести эти слова.
С к у р в и. Как так?
С а е т а н. Он еще спрашивает, худопупище обрыдлое: эта псевдоидейка — давным-давно затасканный прием концентрации международного капиталистического сволочизма.
С к у р в и. Довольно этой нудной брани, а главное — этой примитивной идеологии, не то морду набить прикажу.
I I П о д м а с т е р ь е (Саетану). Помолчите — вы старый, вы все себе можете позволить, даже беззаветную отвагу. Но я-то — я, мо́лодежь, — да, да: дык я того, и ша. Мне девок охота, тьфу ты пропасть, тудыть твою рыть. (Глухо воет.)
С к у р в и (официально). Еще раз кто про девок помянет — в карцер пойдет, не будь я Скурви. Тюрьма священна, это место, где отбывается заслуженное наказание: никак не можно осквернять его грязными словами, господа осу́жденные!
С а е т а н. Итак, вернемся к вышесказанному: национализм не в силах создать новую культуру — он выдохся. Тем не менее в любой стране специфический антинационализм считается государственной изменой — и это несмотря на то, что в нем — причина войн, международных оружейных концернов, таможенных барьеров, нищеты, безработицы и кризисов. Призрак бродит по́ миру ему на посрамление, и говорю вам — он одолеет все это несчастное, себя недостойное, самоубийственно-глупое человечество!
С к у р в и. Да я, знаете ли, и сам когда-то...
С а е т а н (иронически). Когда-то! Все вы «когда-то», а важно — что сейчас: требуется не лига для обтяпывания формальных делишек оных националистических государств — что само по себе невозможно при капиталистическом, с позволения сказать, строе, — необходимо иное: лига борьбы с национальным эгоизмом, причем борьбы начиная с верхов, с этих самых элитических светлых голов. Но правда такова: уж если кто чего имеет, сам он этого ни в какую не отдаст — придется у него это с мясом, с потрохами вырвать. Добровольно готовые к этому личности так же редки, как радий, что уж говорить о группах людей — тем более о классах. Класс, он и есть класс, классом он и останется, пока не будет изничтожен до последнего клопа. Чичерин — ха!
С к у р в и (с невыразимой болью). Саетан, Саетан!
С а е т а н. Никто ж никому язык изо рта не вырывает — возможно, искусственные нации, естественным образом регионированные, еще выдавят из себя нечто, чего как таковые выжать из себя уже не могут, ибо загнивают, и-эх! С верхов загнивают! — Вы ж меня понимаете, господин Скурви: никакая это не государственная измена, а прекрасная гуманистическая идея — все как положено: кому, где и что, — так или нет, я спрашиваю.
С к у р в и. У вас, Саетан, голова на плечах имеется — чего-чего, а этого не отнимешь. Тогда единая власть управляла бы миром, и всеобщее благоденствие естественно установилось бы за счет искусного распределения материальных благ, а о войнах бы и речи быть не могло...
С а е т а н (протянув к нему руки — впервые обращается прямо к Прокурору — до сих пор он говорил, стоя лицом к этой чертовой публике). Так что ж вы сами не начнете? Неужто думаете, что мы должны делать революцию только снизу, даже тогда, когда она могла бы быть бескомпромиссно произведена сверху? Каждый остается на своем месте. Кто не хочет работать при новом строе — пуля в лоб, а строптивцам сразу выбить оружие из рук, отняв у них подчиненных им людей. Что такое комбат без батальона — кукла в мундире.
С к у р в и (в задумчивости). Гм, гм...
С а е т а н. Один декрет, второй, третий— и шлюс! Так почему же, спрашиваю я еще раз, вы сами не начнете? У тебя же есть власть, которая в твоих руках, сукин ты сын, превращается в дерьмо, а могла бы стать пучком творческих молний. Почему же, если ты все понимаешь, у тебя не хватает смелости? Тебе что, жаль своего дурацкого безбедного житьишка? — так его всякая самая убогая тварь послала бы подальше. Или дело в этой поганой публике, в популярности? — а может, еще в чем? О — если бы существовали высшие силы, я бы молил их о том, чтоб они освятили гремучую смесь власти, дабы та взорвалась сама по себе, без принуждения. Почему — уж коли существуют товарищества сознательного материнства — нет никаких институтов, которые просвещали бы государственных мужей по части истинного смысла слова «человечество», учили бы распознавать поворотные моменты истории! Почему политики всегда — тупые заложники какой-нибудь захолустной идейки или интриги, у истока или, скорее, на дне которой сидит омерзительный, бесплодный, да уже и бесполый полип международной финансовой олигархии — концерн чистой формы хамства и низости, и так далее, и так далее. Почему вы сами не начнете, находясь у власти? Почему?
С к у р в и. Не так все это просто, мон шер Сай-Э-Танг!
С а е т а н. Да потому, что от них-то вы эту власть и получили и теперь, от избытка честности, боитесь ее применить против них самих. А это был бы макиавеллизм высшей пробы, причем во имя благороднейшего идеала: блага всего человечества. Чего ж вы ждете, как тот болван Альфонс XIII или тот ветхозаветный Людовик, пока вас силой вышвырнут из этого дворца и с этой кафедры?
С к у р в и (с печальной иронией). Чтоб кое-что оставить и на вашу долю, Саетан. Если б я ушел с поста добровольно, вы потеряли бы свое героическое место в мировой истории: попросту остались бы без работы, как поэты-пророки и мессианисты после так называемого — почти официально — «польского взрыва». Никакого человечества нет — есть только черви в сыре, который тоже —всего лишь клубок червей.
С а е т а н. Дурацкие шутки — они не стоят левой половины ногтя на мизинце правой ноги Гнэмбона Пучиморды.
С к у р в и (спокойно). У вас, Саетан, почти пожизненный срок заключения, я уже не могу наказать вас дополнительно. Вы имеете право безнаказанно меня оскорблять, но пользоваться этим правом — истинное хамство — отнюдь не в аристократическом смысле. Измордовать вас я не велю — это я только так, для острастки — поскольку я большой гуманист.
С а е т а н (пристыженный). Простите великодушно, господин Скурви! Я больше не буду.
С к у р в и. Ну-ну, ладно, ладно — продолжайте. Изъясняйтесь свободно — так, чтобы между нами не было дистанции.
С а е т а н. До детей и простых людей никогда не следует, скажу я вам, снисходить. Они сразу все поймут, и это их только оскорбит.
С к у р в и (в некотором нетерпении смотрит на часы). А ну-ка, ну-ка — говорите же.