Подходит Гипер-Работяга и из огромного кольта палит ему прямо в ухо. Саетан продолжает говорить как ни в чем не бывало. Все поднимаются, только Фердусенко лежит, как прежде.
И все это независимо от того, склонен ли индивидуум к фантазиям, маньяк ли он своей «непревзойденной» мощи, или он слуга и выразитель интересов какого-нибудь класса — неважно, какого.
Г и п е р - Р а б о т я г а (Саетану). «Сильвер, ты ведешь двойную игру» — как сказал вышеупомянутому Том Морган.
К н я г и н я (весьма аристократично). Вставай, Фердусенко — это только символика — планиметрия бараньих мозгов, это только убийственный силлогизм — энтимема, одна из посылок которой — человечество — уже катится в тартарары. О да, это всего лишь...
Фердусенко встает, извлекает из чемодана великолепный наряд «райской птицы» и начинает переодевать Княгиню: снимает с нее жакет, тем самым прервав ее дальнейшие откровения, а потом надевает все эти вещи. Голыми остаются только ноги — над ними короткая зеленая юбочка, гораздо выше колен. В процессе одевания Княгиня понемногу умолкает, еще какое-то время что-то невнятно бормоча.
Бргмлбомксикартчнаго...
Г и п е р - Р а б о т я г а. Сейчас начнется малоприятная комедия, но по нынешним временам — неизбежная; мне, по моей житейской невинности, смотреть на такое не пристало. Я как-никак четырнадцать лет просидел в одиночке, изучая политэкономию. (Подмастерьям.) Вы оба случайно имеете подлое счастье или несчастье быть типичными представителями кустарей-середняков и в качестве таковых будете играть роль декоративной выборной власти. Вам крупно повезло: вместе с представителями иностранных, временно фашистских государств — это последняя маска агонизирующего капитала в самых затхлых уголках земли, — так вот, вместе с ними вы будете пожирать лангуст и всякие прочие фендербобели. Потом пуля в лоб, смерть без пыток — а это, согласитесь, немало. И девок сколько влезет — ваши мозги меня не интересуют. (Свистит в два пальца.)
Входит Г н э м б о н П у ч и м о р д а — чудовищный тюлень с «шляхетскими» усами — как пучки соломы. Одет в национальный костюм из золотой парчи. Рот кривой, кривая сабля, две ручищи, словно грабли, шапка вроде дирижабля, с пером, красные полусапожки, глазки — круглые, как плошки.
Г н э м б о н П у ч и м о р д а (произносит предшествующую ремарку).
(Корчит жуткие рожи.)
Г и п е р - Р а б о т я г а. Прямо зараза какая-то с этим Выспянским. Садись-ка, старый дуралей, поближе к трупу — это Великий Святой последней мировой революции, он открыл нам путь к Высшему Закону, возглавив средние слои пролетариата. Он, этот бедный старый идиот, должен быть вечно живым, то есть: мертвым символом, который заменит нам ваших святых и все ваши мифы, господа фашиствующие псевдохристиане, — мифы, превратившие комедию ваших псевдовер в нечто отвратительное сверх всякой меры.
П у ч и м о р д а. Да — правды нет — это доказал еще Хвистек.
Г и п е р - Р а б о т я г а. Молчи, дубина стоеросовая. Биологический материализм — вершина диалектического мировоззрения — не терпит мифов и загадок второй и третьей степени. Есть только одна тайна: тайна живого существа и того, как в темной, злой, безбожной бесконечности оно составляется из других, несамостоятельных созданий.
П у ч и м о р д а. Так — нельзя ли хоть иногда без этих лекций?
Г и п е р - Р а б о т я г а (холодно). Нет. Здесь, на этом клочке земли все ясно, как у фарнезийского быка, и пребудет таким до скончания века. (Выходит, но в конечном счете не выходит: оборачивается и продолжает.) Гнэмбон принял нашу веру по убеждению — надо же как-то использовать это старое гуано. Ничто не должно пропадать зазря — как у той пресловутой мерзко называемой «рачительной хозяйки», — брррр. В этом новизна нашей революции. Генерал Пучиморда — необходимый декоративный элемент этого шаржа на земные правительства.
С а е т а н. Вот на это и надеются всякие подонки, которые рассчитывают выжить после переворота. А как же я? Я, значит, должен погибнуть, а эти мерзавцы жить останутся?
Г и п е р - Р а б о т я г а. Такой уж вы, Саетан, несчастный билет вытянули. Раз навсегда следует уразуметь, что никакой справедливости нет и быть не может — хорошо еще, что есть статистика — и на том спасибо.
Еще раз бьет в него из кольта. Гнэмбон плюхается на бараний мешок рядом с Саетаном, тупо тараща на публику налитые кровью зенки. Это должна быть маска — живой человек такого изобразить не может. Фердусенко, который, между тем, закончил одевать Княгиню, срывает с него колпак и подбитый мехом плащик и обряжает его, сидящего, в лохмотья и кепку. Лохмотья покрыты белыми точками.
П у ч и м о р д а. А что это такое — беленькое?
Ф е р д у с е н к о. Вши.
С к у р в и (прямо-таки захлебываясь воем). Я просто захлебываюсь воем, вспоминая былую счастливую жизнь. А может, Олеандр, ты б хоть разок для меня что-нибудь сделал? Месть благородного мечтателя! — тебе не нравится такая роль? Спусти меня с цепи! Дай ты мне по чести-по совести потрудиться где-нибудь в грязном захолустье, на любых зловонных задворках жизни. Я согласен быть последним нищим среди сапожников — ради общественного равновесия я заменю собой обоих этих опижамленных мошенников. (Указывает лапой на Подмастерьев.) Только бы не это — не то, что они мне готовят, эти прохвосты — извыться насмерть от похоти и тоски! Ав! Ав! А-уууу! (Воет и рыдает.)
Г и п е р - Р а б о т я г а. Нет уж, Скурви — что означает «скорбу́т», или «цинга» — имя твое символично. Ты был гангреной человечества, изнуренного затяжным обменом духа — по аналогии с обменом веществ: и ты подохнешь именно так. (Подмастерьям.) Ну ладно, вы покамест управляйте, властвуйте — а мы пойдем разрабатывать технический аппарат, аппаратуру и структуру динамизма и равновесия сил этой власти. Гуд бай!
П у ч и м о р д а (понуро). До свиданья. Скучно все это, как сцена ревности, как курсы переподготовки, как попреки старой тетки или, обобщая, — как переподготовка старой тетки, с попреками по поводу ее сцен ревности к другой.
Снова появляется транспарант с надписью «СКУКА».
Г и п е р - Р а б о т я г а (медленно). Строжа́возза́преща́ется! (Выходит, страшно грохоча свинцовыми подошвами.)
I П о д м а с т е р ь е (иронически). Строжавоззапрещается! — Слыханное ли дело? И-эх!!! Всем — готовьсь к ночной оргии! Это всё враки, что он здесь наплел. Нет никакой бесконечной иерархической лестницы тайной власти! (Княгине.) Одевайся, ты, бамфлондрыга раскоряченная!
I I П о д м а с т е р ь е. Враки не враки, а все-таки убить его вам не под силу. Это еще не известно, как оно там на самом деле с этими тайными правительствами. Кто знает, может, они есть и в нашей общественной структу...
I П о д м а с т е р ь е. Что есть — то и хорошо! Не думать ни о чем — смерть от ужаса перед самим собой караулит за каждым углом. Фикция не фикция, а мы проживем эту представительно-властную жизнь не так, как они, — неважно, есть они или их в помине нет. А скучно не будет, потому как идеи, при отсутствии в народе интереса к философии, вконец повымирали. И-эх! Инда тоска берет, пёсья кость! Надо бы напиться. А уж как припрутся девки с буржуйских танцулек да эфебы из Предместья Непокорных Оборванцев, да еще тот кошмарный злодей, что обитает на улице Шимановского 17, тут уж мы поразвлечемся-покуражимся, забудемся от этих страшных буден на пределе абсурда, который тем страшней, что вполне нами осознан. О Боже, Боже! (Падает наземь, рыдая.) Рыдаю как нанялся, а отчего — и сам не пойму, Такая вот буржуйская мировая скорбь, вельтшмерц[98], псюрва его танго танцевала. Храл я на все это.