Флетриций взрывается истерическим хохотом и в судорогах падает на пол.
Смейся, идиот. Я знаю, что не умею говорить на твоем паршивом литературном языке. Смейся. Я тебя за это не осуждаю. Любой из вас может выложить мне все прямо в лицо, да только никто не отважится, потому что за это – смерть, дорогие мои господа. Ничего не поделаешь. Но доносчиков у меня нет. И в этом часть моего величия. Говорю вам: новых людей можно создать, только уничтожая, а не вкладывая каждому в голову высокие мысли, как это делает господин писатель. Пусть себе забавляется, а я тем временем буду уничтожать – во имя прекраснейших сокровищ, во имя тех чудесных цветочков, которые расцветут в душах ваших детей, когда они очнутся в пустыне духа и будут выть, умоляя хоть об одной капле этого чего-то, этого неизменного, великого, но и столь малого, что найти его можно в каждой букашке, в каждой травинке, в каждом кристаллике, замурованном в скале…
Флетриций (поднявшись, обрывает его). Неужели и в клопе, который тебя кусает ночью, о Ваша Психическая Неэвклидовость?
Вахазар (холодно, но с дрожью в голосе). Что?
Флетриций (грубо). Я спрашиваю, неужели и в клопе тоже? Ты, старый фигляр!
Вахазар свистит, сунув два пальца в рот; толпа расступается, на бешеной скорости врываются шестеро гвардейцeв во главе с Гнумбеном.
Вахазар. Немедленно расстрелять этого шута!!! (Указывает на Флетриция.)
Гнумбен. Есть. Взять его.
Указывает своим людям на Флетриция. Гвардейцы тут же выволакивают литератора, тот не оказывает никакого сопротивления.
Вахазар (завершает речь). Так вот, я хочу вам дать хоть немного этого. И дам, даже если вам придется пройти через такие муки, по сравнению с которыми то, что происходит теперь, покажется вам истинным наслаждением.
Все слушают, оцепенев от страха.
Первая баба. Ну хорошо, Ваша Единственность, только что же такое то самое все это, о котором вы толкуете, вот в чем дело. Я об этом уже где-то слышала, но так и не поняла, хотя хорошо знаю теорию Эйнштейна.
Вахазар (вытирая избыток пены с френча). Видишь ли, старуха, этого я и сам не знаю. Тут ни мне, ни тебе и сам Эйнштейн не поможет. Я мог бы узнать, да не хочу. Тогда я потерял бы способность действовать. (Всем.) Вам понятно? А?
Молчание.
Если бы я хорошо знал, в чем тут дело, если бы я все понимал так же, как эта старуха, да, впрочем, и я сам тоже понимаю Эйнштейна, я ничего не мог бы для вас сделать.
За сценой слышен винтовочный залп.
О – одним литератором меньше. Сразу воздух посвежел. Сам не люблю писать и графоманов не выношу. Собачье племя, черт бы их подрал!
Старый рабочий. Ну ладно, Ваша Единственность, вот вы сами сказали: пока не будет ничего, кроме страданий. Я, положим, верю, что наши внуки и так далее, но мы-то – мы что с этого будем иметь?
Вахазар. По всей вероятности, ничего, и это вовсе не так трагично, как кажется. Мы должны выйти за рамки личного – иначе нам никогда ничего не создать. Я хочу вернуть человечеству то, что оно утратило и ценой чего стремится стать – если уже не стало,– чем-то в точности таким же, как улей, муравейник, стая саранчи, осиное гнездо или что-нибудь еще в этом роде.
Первая баба. Так-то оно так, да только мы, старики, тоже хотим отдохнуть. Вы-то, Ваша Единственность, в свое время насладились жизнью, пожили в свое удовольствие. А нам – шиш. Все как было, только еще хуже.
Скаброза. Это точно. Он насладился всем чем угодно, под завязку. Уж я-то его знаю.
Вахазар (Скаброзе). Прошу меня не прерывать! (Бабе.) Вы что же думаете – речь о вас идет, о вас как таковых? Да ничего подобного. Кто это вам сказал? Тут речь даже не обо мне – не обо мне самом. Я мучаюсь больше всех. Радуйтесь, что вы страдаете рядом с таким человеком, как я. Не вынуждайте меня заниматься пустой болтовней, а главное – не вынуждайте думать. Ведь если бы я захотел, я бы сегодня же ночью все обдумал, а утром встал совершенно другим человеком и ничего, буквально ничего уже не мог бы сделать. Вот вы жалуетесь, что иной раз вам приходится подождать пару месяцев, пока рассмотрят прошение. Иудеи тоже ждали мессию, и только потому у них теперь есть Кантор, Бергсон – о, как я ненавижу этого болтуна, Маркс, Гуссерль, Эйнштейн… Не подумайте, что я филосемит – это только факты.
Первая баба. Ну да, евреи ждали, ждали, да только переждали, а когда мессия явился – прикончили его.
Вахазар. Баба, не испытывай мое терпение. Не ты, так внучка твоя будет счастлива.
Старый рабочий. Но я-то, я. Мне-то что с того?
Вахазар (передразнивает). Я! Я! Я! Если бы я рассуждал так же, вы были бы сейчас стадом баранов. А так вы по крайней мере чего-то ждете. (Смеется.) Вы, наверное, думаете, что я слишком много болтаю, что за это время я уже мог бы уладить все ваши дела. Ладно! Ну! Давай бумажку – кто там крайний! (Вырывает бумагу у старого рабочего.)
Рыпман (в тот же миг хватает его за руку и начинает считать пульс). Ваша Единственность: сто семьдесят пять. Ни минуты больше. Конец.