Турки никогда не согласятся заключить мир на российских условиях. В войну втянуты шесть дивизий, треть личного состава гибнет каждый год от одних лишь болезней. И так всё плохо, а что будет, если придется отражать еще и удар, нанесенный с Вислы, «об этом невозможно думать без содрогания». Если же отдать Порте Валахию до Серети, не стоит опасаться, что война возобновится в тот момент, когда на Россию нападет Наполеон. Турки не позволили ему задурить себе голову, им прекрасно известно, что он заглядывается на Албанию, и ни угрозами, ни уговорами «гений зла» не заставил их соблюдать континентальную блокаду Англии. Заключить мир с Портой — значит высвободить целых пять дивизий, поскольку для охраны южных рубежей хватит и одной, плюс силы под командованием Дюка. Сколько людей и денег удастся сберечь! «Увидев Вас сильным, избавившимся от всяких неудобств, Франция станет Вас уважать, а к Пруссии и Австрии вернется уверенность. Сколько выгод, сир!» Разве можно сравнить это с разоренной Валахией? Императрица Екатерина отказалась от своих планов при обстоятельствах гораздо менее сложных, чем сейчас. «Во имя Бога, Государь, прислушайтесь к голосу верного слуги, который глубоко Вам предан, а то, увы, скоро, возможно, будет уже поздно! Сегодня Вы можете получить Сереть. Кто знает, сможете ли Вы через два года защищать Днестр? Любыми способами нужно отвести надвигающуюся грозу…»
Эта гроза была вполне реальной: 15 августа Наполеон в присутствии дипломатического корпуса пригрозил Куракину войной из-за решения царя дозволить английским кораблям вновь заходить в российские порты. Английские купцы в Смирне (Измире) и Константинополе поддерживали косвенные связи с Россией, и это спасло экономику Новороссии, наряду с увеличением импорта за счет роста населения, подрядами на снабжение армии в Молдавии и Валахии и экспортом хлеба, масла, сала и икры.
«Всё, что Вы мне говорите о пользе мира с Портой, я с живостью ощущаю и сам, — отвечал Александр 18 сентября из Петербурга. — Если бы я мог заключить его на условиях, о которых Вы говорите, я сделал бы это прямо сегодня, но до сих пор турки и слышать не хотели ни о каких уступках, и я спрашиваю Вас: пристойно и возможно ли в век, в который мы живем, возвращаться за Днестр? Это невозможно». Император сообщал, что будет весьма обязан Дюку, если тот подскажет, как свести дело к миру, не поступаясь принципами. Время есть до весны, а там может разразиться «роковая война». Пока же царь лично займется обеспечением помощи жителям Крыма, о которой его просит генерал-губернатор.
Ладно, займемся насущными делами. Но и в отчетах о них Ришельё никогда не упускает случая напомнить о самом главном: «По возвращении из Анапы я предприму, с согласия Вашего Величества, небольшую экспедицию против единственного черкесского племени, еще не замирившегося с нами. Предполагаемая мною цель, хотя я и не уверен в успехе, состоит в том, чтобы принудить их к миру, то есть сидеть спокойно и предоставить заложников. Тогда вся наша линия будет безопасна, и мы сможем снять по меньшей мере 8 батальонов, в том числе 6 [батальонов] превосходных егерей, которые смогут пригодиться в другом месте. Казаков будет достаточно, чтобы противостоять мелким набегам; не стоит надеяться, что они закончатся. Было бы желательно охранять все наши границы с помощью казаков и ополченцев, чтобы сосредоточить все регулярные войска на единственной границе, имеющей важное значение, — с Польшей».
Покончив с государственными делами, Дюк позволяет себе упомянуть и о личном «дельце»: «Возможно, Вашему Величеству уже говорили о моем желании совершить этой зимой поездку в Вену. Пять лет назад я вложил там 4 тысячи дукатов, к несчастью, во флоринах[48], из-за чего потерял бы 4/5 этой суммы, если бы не имел дела с щепетильным человеком. Я хотел бы забрать эти деньги и уладить дело так, чтобы потерять как можно меньше. Какой бы важной ни была эта поездка в моем положении, я полностью полагаюсь на Вашу волю, Государь, и прошу Вас располагать мною безо всякого снисхождения».
На самом деле Ришельё находился в очень стесненном положении; несколько раньше в том же году он писал Кочубею о сделанных им долгах, и тот посоветовал обратиться к государственному секретарю М. М. Сперанскому, своему бывшему протеже (а теперь — второму лицу в государстве после императора), поскольку сам теперь обладал лишь «тоненьким голоском» в Государственном совете. Однако, изложив свою отчаянную просьбу императору, Дюк добавляет: «Если Вы считаете, что мое отсутствие будет иметь нежелательные последствия, я откажусь от поездки без сожалений; это будет очень малая жертва по сравнению с теми, кои я всегда готов принести ради Вашего Величества». Александр сочтет отсутствие Ришельё крайне нежелательным, поэтому распорядится выдать ему 40 тысяч рублей из казны, но тот не прикоснется к этим деньгам…
Нарышкина с дочерью и свитой из Одессы отправилась в Крым. Герцог решил воспользоваться случаем и справить новоселье в своей еще недостроенной гурзуфской даче, которую окрестили «замком Ришельё».
Рошешуар в записках подчеркивает, что это здание просто поразило окрестных татар, которые уподобляли его дворцам бывших ханов. Вид его можно себе представить по более поздним запискам путешественников. С. А. Юрьевич в «Дорожных письмах» (1816) называет дом одноэтажным, на высоком цоколе; главный вход был со стороны западного фасада, на крыше располагались мансарда и бельведер. В. Б. Броневский писал в 1815 году: «…остановились мы у большого о двух этажах дома с бельведером. Хотя дом не совсем еще отстроен, но вблизи низких хижин кажется огромным и великолепным замком. Главным фасадом обращен он к горам; с другой стороны видно море. Мне показалось сначала, что лучше бы главный фасад обратить к морю, но, взошедши на балкон и взглянув на окрестности, я согласился, что хозяин прав». Широкая и высокая галерея с колоннами, окружавшая дом с трех сторон, и восемь окон в стене, противоположной фасаду, делали его легким, прозрачным, воздушным, наполняли звуками и отсветами моря. Сад с береговой стороны был еще совсем юный, изгородь вдоль берега — низенькая (она была сложена из камня и украшена прозрачными воротцами в турецком стиле). Однако «замок», казавшийся огромным, на самом деле имел всего четыре небольшие комнаты для житья, «в которых столько окон и дверей, что нет места, где кровать поставить», напишет побывавший там в 1820 году И. М. Муравьев-Апостол. «В этом состоит всё помещение, кроме большого кабинета над галереею, под чердаком, в который надобно с трудом пролезть по узкой лестнице». В подвальной части размещались службы.
Гости пробыли там пять дней, а потом поехали дальше: 22 сентября — Симферополь, затем Кафа, Керчь, Тамань… Оттуда царская фаворитка выехала обратно в Петербург, а Дюк — в Екатеринодар. Он не мог предполагать, что больше не вернется в Гурзуф…
«Вот уже почти два месяца, как я покинул Одессу, и всё это время путешествовал в очаровательном обществе, состоящем из госпожи Нарышкиной, самой красивой женщины Петербурга, и трех других любезных юных особ, которые ее сопровождали, — писал Арман госпоже де Монкальм из Екатеринодара 24 октября (5 ноября) 1811 года. — Мы расстались в среду в Тамани, и теперь мне предстоит поездка иного рода, в более многочисленной, но менее приятной компании. Через три или четыре дня я перейду Кубань с корпусом в 8 тысяч штыков, чтобы попытаться заставить покориться единственное черкесское племя, не пожелавшее это сделать после экспедиции, совершенной мною этой зимой, и захвата последней крепости, еще принадлежавшей туркам в сих краях. Поскольку мы ничего у них не просим, только сидеть спокойно, вероятно, мир с ними заключить будет нетрудно; и всё же они предпочитают дважды в год подвергаться разорению, чем отказаться от своего разбоя. Надеюсь, однако, на сей раз склонить их к оному, поскольку рассчитываю проявить столько же упорства, сколько они сами. Сия война не так опасна, как утомительна, поскольку приходится постоянно жить на бивуаке, будучи лишенным всяческих удобств».
В другом письме Армандине говорится, что черкесы, которые теперь приезжали в Анапу торговать, были поражены, увидев, что по улицам города спокойно прогуливаются такие красивые дамы. Можно себе представить, каких усилий стоило Ришельё обеспечить это спокойствие!
48
В России чеканились дукаты по образцу голландских, в частности, во время Русско-турецкой войны, для выплаты жалованья военным, чтобы избежать потерь при обмене денег. В Австрийской империи продолжали чеканить флорины, хотя основной монетой Священной Римской империи германской нации был талер. Военные расходы австрийского правительства вызвали инфляцию и обесценивание флорина. Если в 1799 году надбавка при обмене банкнот на звонкую монету составляла восемь процентов, то в 1809-м — 196 процентов. В 1811 году за 100 флоринов серебром давали 833 флорина ассигнациями.