Катастрофа действительно разразилась, но Мария Нарышкина с Софьей остались в Петербурге. Роман «Аспазии» с Александром, которым она не слишком дорожила, вскоре подойдет к концу: в июле 1813 года у нее родится сын Эммануил (интересный выбор имени. Случайное совпадение?) — как утверждали сплетники, не от мужа и не от царя, а от князя Г. И. Гагарина. Александр вырвал из своего сердца нежную привязанность, успешный дипломат Гагарин попал в опалу… Но до этих перемен в жизни Ришельё произойдут такие события, которые заставят его совершенно позабыть о петербургской красавице.
Чума
Мир с Турцией был подписан в Бухаресте 16 (28) мая 1812 года, но не ратифицирован. Согласно этому договору, заключенному великим визирем Ахмет-пашой и генерал-аншефом М. И. Кутузовым, Россия получала левобережье Прута, а не Серети, на что надеялась до последнего момента, то есть часть Бессарабии между Прутом и Днестром и устье Дуная. (Проект административного устройства Бессарабии должен был разработать молодой греческий дипломат Иоаннис Каподистрия, перешедший на службу России.) Турки также подтвердили в расплывчатых выражениях право России на проход ее военного флота через проливы. Особой статьей договора оговаривались амнистия сербским повстанцам, боровшимся за освобождение от османского владычества с 1804 года, и автономия Белградского пашалыка, детали которой должны были обсуждаться в ходе сербско-турецких переговоров. Турция возвращала себе часть Молдавии и Валахии, зато должна была выйти из союза с Францией. Александр остался недоволен договором. Переговоры о его ратификации и заключении с Портой наступательного союза, шедшие с участием вернувшегося в Константинополь российского посла А. Я. Италинского, надолго затянулись.
Примерно в это же время граф де Витт (старший сын графини Потоцкой и резидент военной разведки 2-й армии генерала Багратиона) переплыл Неман и представил главнокомандующему князю Барклаю-де-Толли подробные сведения о наступательных планах французов. Император Александр, находившийся в Вильне, удостоил его личной аудиенции, которая продлилась несколько часов.
Пружина распрямилась: 10 (22) июня 1812 года французский посол в Петербурге Ж. Лористон вручил председателю Государственного совета графу Н. И. Салтыкову ноту с объявлением войны, а спустя два дня французские войска форсировали Неман. На следующий день царь писал генерал-лейтенанту Ришельё:
«Военные действия начались, мой дорогой генерал.
Наполеон безо всяких объяснений или вступительных фраз напал на нас со стороны Ковно.
Исчерпав всё, что побуждали нас делать умеренность и скрупулезная верность нашим обязательствам, нам остается теперь только защищаться с силой и упорством.
Свяжитесь с Чичаговым и узнайте в точности, когда прибудет ратификационная грамота Великого Государя, чтобы в тот же момент отрядить 12 батальонов из Вашей дивизии, оставив резервные батальоны для охраны границ, и отправить их в Умань, на левый фланг Тормасова».
Вильна была занята французами через три дня после отправки этого письма.
Адмирала Павла Васильевича Чичагова назначили главнокомандующим Дунайской армией, Черноморским флотом и генерал-губернатором Молдавии и Валахии в апреле 1812 года. Он мечтал, опираясь на христианское население Сербии и Румынии, провести наступление на Турцию, а оттуда нанести решающий удар по Наполеону, что, в принципе, согласовывалось с планами Александра, не одобряемыми Ришельё. Однако когда Чичагов прибыл в Яссы, Кутузов уже заключил мир с Портой.
Александр Петрович Тормасов (1752–1819), участвовавший в Русско-турецкой войне 1787–1791 годов и практически всю свою военную карьеру проведший на юге России и на Кавказе, с началом войны с Наполеоном имел задачей сдерживать австрийцев и получил в свое распоряжение 43 тысячи пеших и конных солдат.
Получив царскую депешу, Ришельё немедленно написал ответ: «Как ни прискорбно для человечества, что миллион человек будут убивать друг друга для удовлетворения тщеславия и честолюбия единственного из людей, желающего стать бичом себе подобных, мне всё же представляется, что надо предпочесть войну тому вынужденному состоянию, в коем мы находились и которое рано или поздно должно было привести к этому результату. Лишь бы Провидение устало на сей раз покровительствовать преступлению, несправедливости и насилию. Никто и никогда не старался больше Вас, Государь, поставить себе на службу право, справедливость и умеренность; вся Европа, даже те страны, кои сражаются против Вас, не могут не смотреть на Вас как на защитника их свободы и тайно не желать Вашего успеха; чтобы сие благое дело восторжествовало, нужны твердость и упорство; продолжать войну значит выиграть всё, и твердая решимость не заключать позорного мира, будь мы даже в Казани, в скором времени, возможно, доставит мир славный. Простите, сир, сию откровенность человеку, который Вам глубоко предан; сия преданность только возрастет еще больше, если это возможно, по мере Вашего продвижения по благородному пути».
Из этого письма понятно, что Дюк предвидел отступление русской армии, к которой, однако, ему не терпелось примкнуть: «Когда этот корпус будет составлен, позвольте мне, Государь, его возглавить; если он будет в деле, то против Австрии, и я не смогу утешиться, если сформированные мною войска станут сражаться без меня. Молю Ваше Величество не отказывать мне в этой милости, для меня будет радостью служить под началом генерала Тормасова, с которым я близко связан многие годы».
Ришельё не терпелось попасть на «настоящую» войну, всё-таки он недаром заслужил генеральский мундир. «В молодости он объехал и изучил поля великих битв всей Европы, — напоминает Сикар, — история, действия и места современных войн были ему знакомы. В особенности он изучал кампании Фридриха II. Его невероятно свежая и цепкая память хранила все их подробности. Он говорил о них, будто это было вчера. Узнав о занятой позиции, маневре, быстром движении какой-либо армии, он часто предсказывал дальнейшую судьбу всей кампании, и почти всегда верно». Кроме того, под его началом находилась 13-я пехотная дивизия, сформированная в мае 1806 года и дислоцировавшаяся в Крыму. В 1812 году в ее состав входили: 1-я бригада под командованием генерал-майора Ф. А. Линдфорса — Галицкий и Великолукский пехотные полки; 2-я бригада под командованием генерал-майора П. Г. Языкова — Пензенский и Саратовский пехотные полки; 3-я бригада под командованием генерал-майора А. Я. Рудзевича — 12-й и 22-й егерские полки; 13-я полевая артиллерийская бригада — 13-я батарейная и 24-я и 25-я легкие артиллерийские роты. Часть этой дивизии должна была усилить группировку Тормасова, а большая часть поступала в распоряжение Чичагова. У Ришельё отбирали его детище! Ему, конечно же, было досадно, и он написал Александру, что, какой бы лестной во всех отношениях ни была роль, уготованная ему в армии генерала Тормасова, трудно расстаться с дивизией, которую он создал сам, где его любят и уважают. Только с ней он может оказаться полезным. «Скажите лишь одно слово: отправляться мне к генералу Тормасову или следовать за своей дивизией». Пока же он займется улаживанием кое-каких дел, в частности по снабжению ополчения, которому требуются ружья — как и шестидесяти четырем сформированным и обученным Дюком батальонам.
Тем временем эпопея в Турции еще не закончилась: мирный договор был ратифицирован, однако Константинополь не утвердил тайную статью, касающуюся Азии, и не пожелал заключить с Петербургом наступательный и оборонительный союз. В связи с этим Чичагов считал мир с Турцией совершенно бесполезным и не имеющим силы; а значит, 12 батальонов, предоставленных в его распоряжение, следовало оставить в Крыму на случай возобновления войны. Ришельё хотелось рвать и метать. Он немедленно написал Александру, чтобы в очередной раз обратить его внимание на то, «какие пагубные последствия имело бы возобновление войны для дел вообще»: «Вашему Величеству известно положение нашей армии на Дунае; малейший австрийский корпус, который выступил бы либо из Галиции в Яссы или из Германштадта в Валахию, вынудил бы ее отступить сначала к Пруту, а затем к Днестру; турки, настолько же презренные, когда их атакуют, насколько опасные, когда отступают, ввели бы тогда в Валахию уйму солдат, и наше положение сделалось бы критическим. Я не знаю, с какими пунктами турки не хотят согласиться по поводу Азии, однако сомневаюсь, чтобы они стоили разрыва договора; что же до наступательного и оборонительного союза с Портой, каким бы желанным он ни был, мне кажется, что мир, пусть даже сводящийся к нейтралитету турок, по-прежнему являет собой огромные выгоды».