Поскольку самое страшное было уже позади, Ришельё вновь просил царя о милости — позволить ему отправиться в армию и служить там «даже простым солдатом»: «Мною руководит не честолюбие, я не участвовал в этой кампании и слишком отстал, чтобы на что-либо претендовать, но я желаю лишь доказать Вам свое усердие и чистосердечие, явить Вам, что я безраздельно принадлежу Вам целиком и полностью».
Русская армия тогда находилась уже в Заграничном походе. Еще 25 декабря 1812 года (6 января 1813-го) Александр I издал высочайший манифест о принесении Господу Богу благодарения за освобождение России от нашествия неприятельского, повелевавший праздновать День Победы в день Рождества Христова и обещавший, что в честь окончания войны будет сооружен храм Христа Спасителя. 1 января русская армия во главе с Александром и Кутузовым перешла Неман, а в феврале достигла Одера и заняла Берлин.
Француз Ришельё непременно хочет служить в русской армии? Он так ненавидит Наполеона или выслуживается перед Александром? Хочет оградить себя от нападок в «новом отечестве»? Следующая фраза проливает свет на его истинные мотивы: «Признаюсь Вам с доверием, внушенным мне Вашей прежней добротой, что я хотел бы вырваться из этого ада и возродиться к жизни. Мои тело и душа изнурены скорбью, и хотя я ни дня не был болен, я чувствую, что без сильного развлечения мне конец, я больше ни на что не буду годен. Даже на войне лучше, чем здесь! Пожалуйста, позвольте мне приехать, сир!» Даже если здесь положение вновь осложнится, князь Куракин 13 февраля уже приехал в Кременец, он обо всём позаботится.
Александр Борисович Куракин был тогда членом Государственного совета, председателем департамента гражданских и духовных дел. Наверняка Ришельё мучился вопросом: зачем император направил князя в Новороссию — неужели считает, что генерал-губернатор не справился со своей задачей?
У Александра же на тот момент были совсем другие заботы. Объединенная русско-прусская армия во главе с фельдмаршалом Кутузовым очистила от французских гарнизонов Пруссию и вышла на Эльбу. Кутузов был против дальнейшего продвижения, однако он простудился и 28 апреля 1813 года скончался в силезском Бунцлау; командование передали генералу Витгенштейну, который двинул армию к Лейпцигу. К тому времени Наполеон собрал во Франции свежую армию. 20 апреля (2 мая) 1813 года состоялось генеральное сражение при Лютцене, закончившееся отступлением союзников. (Начальником Генерального штаба 1-го кавалерийского корпуса французского генерала Латур-Мобура был маркиз де Жюмилак.) Александр не извлек уроков из прошлого: в присутствии его и прусского главнокомандующего Витгенштейн не осмелился взять всю полноту командования на себя, сражение было практически пущено на самотек и не закончилось разгромом союзников лишь потому, что у Наполеона не оказалось достаточно кавалерии для преследования отступившего противника. В России предпочли представить итоги сражения как успех, Витгенштейн получил орден Святого Андрея Первозванного, прусский фельдмаршал Блюхер — орден Святого Георгия 2-й степени; Г. Р. Державин написал оду на «лютценскую победу».
В Новороссии же, наоборот, убедительная победа над чумой была поставлена под сомнение. Куракин начал энергично наверстывать упущенное. В отличие от Дюка он не желал мириться со своим «неучастием в кампании» и словно решил переиграть всё заново: устраивал новые кордоны, проводил дезинфекции. 3 мая 1813 года Ришельё писал ему о ненужности этих мер. «Празднование Пасхи, предполагающее самые близкие сношения и для которого извлекают всякие вещи из сундуков, не ознаменовалось ни единым несчастным происшествием во всём краю. В Одессе, где сообщения не имеют ограничений, а церкви и театр полны народу, и где на Пасху я перецеловал более 200 человек разных сословий (курсив мой. — Е. Г.), болезни нет и следа. Очевидно, что чумы не существует ни здесь, ни в одном из ранее зараженных мест». Зачем напрасно мучить крестьян и казаков? Зачем препятствовать морской торговле? Сжальтесь над этим несчастным краем! И если его светлость не желает слушать Дюка, пусть хотя бы не привлекает его к применению мер, которые тот отныне считает опаснее самой эпидемии: «Чума погубила 3600 человек в Херсонской губернии и почти 1500 в Крыму; меры же Ваши могут разорить обе эти губернии на десять лет».
Ришельё добивается личной встречи с Куракиным, чтобы отстаивать интересы областей, вверенных его попечению, и даже предлагает князю поделиться с ним сведениями, в полезности которых убедился на личном опыте, а потому лучше врачей может распознать чуму по первым признакам. 7 мая Дюк писал Сен-При, что с радостью отправится в Дрезден (где тогда находился Александр I), если его туда призовут, а в ином случае будет действовать решительно, потому что не может бесстрастно смотреть, как его край разоряют нелепыми и ненуж-ними мерами. Земледельцев забирают в ограждение, во многих местах не пахано, не сеяно, сельскохозяйственные орудия требуют починки, а заниматься этим некому. Если Куракин не ответит на его письмо, Дюк его опубликует, чтобы его не обвиняли в соучастии. У князя и так нашлось много помощников! «Один господин, которого князь отправил на Буг командовать кордоном, потребовал себе дополнительно тысячу двести солдат, в том числе восемьсот конных, когда чумы нет уже пять месяцев! Мне кажется, да простит меня Господь, что они были бы рады, если бы она вернулась… Будем надеяться, что Бог вскоре избавит нас от всего этого, как избавил от чумы».
При этом Ришельё, как обычно, не только был занят внутренними вопросами, но и внимательно следил за европейскими делами. Он послал Сен-При прокламацию Людовика XVIII, которую находил «слишком слабой для данных обстоятельств», и свой перевод обращения князя Кутузова к германским князьям и простым немцам. Людовик, находившийся в Англии, обещал французам «союз, покой, мир и счастье» и выставлял себя единственным гарантом экономического и социального урегулирования в стране…
Получить полностью достоверную информацию о чем-либо было непросто. Отец Сен-При в письме справлялся у Дюка о судьбе французских военнопленных (он почему-то полагал, что те находятся в Крыму). Ришельё получал массу подобных писем и пересылал их в Петербург, поскольку в его владениях пленных французов, естественно, было крайне мало. Сам герцог составил записку о положении дел в Одессе и отправил ее императору Александру, чтобы у того не сложилось неверного представления по данному вопросу (кто знает, какие сведения он получает).
Куракин, которого в Одессе прозвали «князь Чума», велел обрабатывать кислотой товары, предназначенные на экспорт; Ришельё считал это невыполнимым. Между тем финансовая помощь, запрошенная у графа Гурьева, так и не поступила, а просьба Ришельё об освобождении пострадавшего населения от налогов на три года не была удовлетворена. Куракин с вожделением обличал недочеты, допущенные властями на местах (например, оштрафовал на треть жалованья всех чинов полиции за недосмотр, вследствие которого чумная эпидемия якобы была занесена в Елисаветград). 8 августа 1813 года он писал из Умани херсонскому гражданскому губернатору И. X. Калагеорги, считавшему «затруднительным» исполнить предписание по поводу шестидневной «обсервации» Елисавет-града (с освидетельствованием людей, окуриванием домов, имущества и лавок) в связи с подозрениями на возвращение чумы: «Что же касается до обстоятельства упоминаема-го в донесении Вашего превосходительства, что обыватели Елисаветградские скучают оцеплением, то Вы, милостивый государь мой, конечно согласитесь со мною, что как для Вас, так и для меня не меньше их скучно, а еще более того безпо-койно, что они чуму принесли к себе; но я все неприятности переношу с терпением, чего самаго и от них ожидаю». В тот же день Ришельё, находившийся в самом Елисаветграде, изложил письменно (по-русски) свои инструкции: